25. М. Я. Чаадаеву 1 апреля, п. шт. Париж.
2 П. Я. Чаадаев, т, 2
лета, с ее нездоровьем и в эту пору пуститься за пятьсот верст! Я с нетерпением стану ожидать дальнейшего известия об этой поездке.
На твое прелюбезное и преогромное письмо отвечать пе безделица.— Во-первых, Шаликов тебя напугал напрасно; переезд мои из Дувра в Кале был самый благополучный и приятный, не более четырех часов в море и при прекраснейшей погоде. Во-вторых, здоровье мое несравненно лучше прежнего; лекарств более не принимаю; все дело теперь состоит в одпой слабости желудка; против этого одно средство, диета и правильная жизнь; когда яшвешь на месте, это ничего не стоит, в дороге другое дело.— Ты, мой друг, про свое здоровье ничего не пишешь. Тетушке сказывала княгиня П. Д., что ты потолстел, правда ли? Я этим перерассказам не больно доверяю. Ты вообще ни слова пе говоришь об себе, хорошее ли это дело! В прежних своих письмах писал, что совершенно доволен своим положением, теперь ничего более не говоришь; что это значит? То ли, что ты так же доволен, как и прежде, или то, что ты скучаешь, а мне этого сказать не хочешь? лето, полагаю, провел ты довольно весело, в полях и лесах, но как сладил ты с зимою? в твоем покое, чай, стужа страшная, ветер дует, и бегают тараканы.
Я тебе сказал, что писавши к тебе, мараю и поправляю, как-будто пишу к любовнице; ты над этим смеешься и приписываешь это тщеславию; теперь повторяю тебе еще раз то же самое и уверяю тебя, что это письмо начинал сто раз, то но-фраицузски, то по-русски; не хочу тебе сказать ничего, кроме необходимых вещей и чувств самых простых дружбы и любви, но слов ни на что не нахожу и с досадою бросаю перо. Суди это как хочешь.
Например, мне бы хотелось сказать тебе, что обвиняешь меня в тщеславии напрасно, потому что без всякого тщеславия можно краснеть, когда чувствуешь, что мелешь вздор, и что если ты этого не разумеешь, то это потому, что тебя Бог обобрал стыдком. Еще, хотелось бы мне тебе сказать, что не надивлюсь, как ты [не] чувствуешь нужды мне сказать слова два про твое житье- бытье в деревне? Еще — что по пальцам знаю, что было в том письме, которое ты с почты воротил, а именно: «как де тебе пе стыдно шататься по свету и оставлять крестьян своих без попечепия, проживаться, а что всего хуже —скучать даже путешествуя».—На все на это, разумеется, желац бы тебе представить некоторые возражения, тем более что и в том письме, которое получил, [вкратце], то же самое, только в других словах, по ничего дельного сказать не умею и потому прошу тебя только быть поснисходительнее; это нам будет обоим выгодно, [тебе потому, что терпимость есть добродетель, в которой весьма приятно упражняться, мне потому, что я нуждаюсь в оной. Скажу тебе еще лишь одно. Я сознаюсь, хотя и знаю, что ты не высоко ставишь подобные признания, что нервическое воображение часто обманывает меня в моих собственных чувствах, и я проникаюсь смешной жалостью к моему собственному состоянию; но скажи, какой вред я этим приношу ближнему?
Что же касается вашего запрещения мне ехать в Италию, то я уверен, что вы отмените его, если немного обдумаете это дело. Что тетушка советует мне вернуться и притом возможно скорее, это меня мало удивляет, я отлично знаю, насколько мое отсутствие огорчает ее, и мысль о ее печали несказанно терзает меня.
Но ты, я думал, что ты достаточно благоразумен, чтобы не отклонять меня от этого путешествия. Если Италия не представляет ничего соблазнительного для твоего воображения, то это потому, что ты гурон, но меня-то, который в этом пе повинен, за что ты меня хочешь лишить удовольствия ее видеть? А затем, неужели ты желаешь, чтобы, находясь в Швейцарии, у самых врат Италии, и видя с высоты Альп ее прекрасное небо, я удержался от того, чтоб спуститься в эту землю, которую мы с детства привыкли считать страной очарования? Подумай, ведь кроме немедленных наслаждений, которыя дает такое путешествие, это еще целый запас воспоминаний, которыя остаются на всю жизнь, и даже твоя желчная философия согласится, я думаю, что хорошо запасаться воспоминаньями, а в особенности тому, кто так редко доволен настоящим. Еще раз, я уверен, что, если ты обдумаешь это, ты согласишься со мною, но я заявляю тебе, мой друг, что я требую от вас согласия формального и полного, ибо я не желаю во время этого путешествия, о котором я мечтаю, как о празднике, носиться с тяжелой мыслью, что ты не от доброго сердца дал свое согласие. Я обещаю тебе, впрочем, что это в последний раз в моей жизни, что я насилую тебя. Что касается до време- пи, то это будет только шесть лишних месяцев, а надо тебе знать, что у меня много времени впереди, ибо знаменитый Галль, краниолог8, который меня лечил, объявил мне, что я проживу целую вечность; ты можешь усмотреть из этого, что у меня еще хватит времени до моей смерти привести свои дела в порядок и даже исправиться].Изо всех твопх рассуждений одно похоже на дело, а именно: об деньгах. На этот счет имею я тебе доложить следующее. Я уже тебе признался, что в расчете своем ошибся, тебе этого мало, тебе желалось бы, чтоб я сверх того признался, что я бессчетная скотина,— с большим удовольствием. Верь или не верь, все произошло от слуги, которого я взял с собою из жалости; без того, уверяю тебя, что не истратил бы ни гроша сверх предположенного. Увидевши же, что мне с ним нельзя прожить чем рассчитывал, решился покупать разные вещи, книги, картинки, белье и проч.
Одних книг купил па 1500 фр., картин на 1000. Что доходы мои поубавятся по возвращении моем, это сущая правда, но рассуди, что это путешествие — последняя моя шалость, что после этого мне нечего более будет делать, как быть умным как ты, и поселиться в деревне. Эту последнюю шалость позволь мне доделать как можно повеселее и поудобнее. Впрочем, где бы я возвратившись пи поселился, в Москве ли, в будущей подмосковной или в Лихачах,— с меня будет того, что останется. Этому не мудрено будет тебе поверить, если потрудишься вспомнить, как я прожил прошлые два года, и что хозяйства мне нового заводить не придется, потому что все мое добро цело.Написав это, взглянул еще раз на твое письмо, и вижу, что вы с тетушкою ие на шутку требуете, чтобы я с получения сего нимало не медля имел к вам явиться. Есть ли в вас Бог! хоть раз в жизни будьте рассудительны. [Послушать тебя, скажешь, что разумному человеку непозволительно ездить в Италию. Все, что ты говоришь об этом, если отделить ту часть, которая приходится па долю дружбы, можно было бы принять за глупые шутки. Ты все толкуешь об обещании, которое я дал: вернуться через год; что ж это по твоему — великодушно? Ты, который так любишь проповедовать против эгоизма, как ты назовешь то, что ты делаешь в данном случае? Ибо тебе не уверить меня, что ты серьезно опасаешься для меня карбонариев и Везувия; я полагаю, что ты не думаешь, чтобы я бросился в кратер вулкана в момент извержения или похоронил себя под пеплом, как Плиний, чтобы получше наблюсти этот феномен. Что же касается карбонариев, то разве я представляю из себя некоторую силу? Я не хочу воевать с тобой, мой добрый друг, ио согласись, что было бы из-за чего; впрочем, всякий любит людей на свой лад. Моя тетушка, например, любит их видеть, я ищу взаимной любви, а тебе они нужны, чтобы ворчать на них и — делиться с ними твоим достоянием; будем же делать каждый, что мы умеем делать, но постараемся тем не менее быть благоразумными.
Я знаю также, что, независимо от печали разлуки и от опасений, как бы моя неосторожность и мое легкомыслие ие втянули меня в безумные траты, мое путешествие озабочивает тебя и с других сторон и обременяет тебя множеством разных хлопот; поверь поэтому, что не без внутренней боли я решаюсь причинять тебе все эти затруднения.
Но ты сам хотел этого, и я рассчитываю на нашу дружбу].Ты говоришь, что мне еще понадобятся другие 10 ООО; может быть; но об деньгах, сделай милость, не заботься и дай мне это путешествие докончить порядочно. Мне бы очень хотелось тебе изъяснить, что тут нет никакой беды и что если мне останется по возвращении моем 1200 доходу, то я буду страх как доволен.
О Париже я тебе ничего ие говорю, ты сам ие велел; скажу тебе только, что здесь есть два старых наших знакомца: Дюпор и Mad. Теодор; оба они на лучших здешних театрах и очень любимы публикою особенно М. Теодор.— Вчера видел я в первый раз человека также нам не иезнакомаго, Максима Ивановича Дамаса, в виде министра, в палате депутатов; он влез на кафедру и страх как заврался; мне хотелось ему закричать, ужо тебя Кридпер!
Прости, мой милый друг. Люби меня каким хочешь маті ером, бранись сколько тебе угодно, только пе сердись, вовсе не за что.
8 апреля н. шт.
Твой брат Петр.
Тебя всякая вещь, мой милый, затрудняет; ты возишься с адресами, не разумея: 1-ое, что со всяким адре- сом письмо дойдет; 2-ое, что Штиглиц первый банкир в Петерб., а Ротшильд — первый в свете, что полагаю сказывал тебе несколько раз К. Шаликов.— Мой адрес все тот же: Mad. Raimond, Rue du Dauphin № 6 pour re- mettre a M. Chadaieff. Когда отсюда поеду, пришлю другой; из Женевы же или из Лозанны не тронусь без вашего, мои милые, позволения. Если вы будете жестоки ко мне, то мне придется объехать Италию галопом, что конечно может разрушить мое здоровье.
За Лихачевскую просьбу премного благодарен4; из нее узнал, что крестьяне совершенно довольны; жалуются на одну только вещь, пустую, пи про что же другое ни слова не говорят. Напиши мие, мой друг, каково ме- стоположеиие Лихачей?
Деиьги еще не пришли. Не худо бы тебе занять па всякий случай 10 ООО в восп. Доме и держать их у себя. Если же это невозможно по причине существующего запрещения на Хрипуново, то иадобпо будет в крайности попросить Лихаческих крестьян дать из рекрутской суммы.
На заложение Лихачей мне нельзя прислать к тебе доверенности, потому что для этого нужно подробное описание имения.Ради Бога, побольше пиши про себя; нельзя ли несколько слов об крестьянских делах? все ли идет по твоему желанию? не встречаешь ли каких-нибудь досадных помешательств? несколько подробностей про свое житье и здоровье? пьешь ли водку? Да сделай милость, постарайся меня уверить, что письмо мое в тебе никакого не произвело гневного чувства. [Я знаю, что нет ничего заслуживающего порицания в том, что я делаю, но мне важно убедиться, что я не отягчаю еще более печаль нашей разлуки]. А тетушку извести, что прошлые бури вовсе не опаспы и что Везувий не всегда пышет огнем.— Что ни говори, ни на что пе похоже, что вы меня не пускаете в Италию! Бог вам судья!
Княгине мой поклон; попроси ее написать мне сколько в ее ребенке росту5; мне это нужно, чтобы удобнее его воображать себе.
[Вот уже шестая страница, а я пе сказал тебе еще и половины того, что имел сказать. Итак, до другого раза. Сообщал ли я тебе, что я делал в Париже?]
Это письмо посылаю к Марке6; заграничные письма стоят дорого; надобно ему дать денег, и велеть ему взять
нужные меры в случае болезни и перемены квартиры.
Якушкину поклон; а он чтобы Надежде Николаевне 7 и своей жене поклонился.
Я позабыл тебе сказать, что так как твое сложение одно с моим, след. ты проживешь столь же долго, как и я, с чем и имею честь поздравить.