Героический период греческой истории

Героический период заключает в себе мифы о героях или о полубо­гах, получивших такое название от двойственности своего происхож­дения: божеского и человеческого.

1) Главные герои и их подвиги

Геракл (Геркулес), сын Зевса и Алкмены, почему его и пресле­довала Гера, был национальным героем дорян.

приподнял его и раздавил. Далее следует комическая битва с пигмея­ми (карликами), напавшими на героя во время его сна; он собрал их в свой львиный плащ и отнес в Микены.

Но и Геркулес подвергся гонению рока. Он влюбился в прекрас­ную Иолу и возбудил этим ревность в супруге своей Деянире. Деяни- ра послала ему пропитанную Кентавром Нессом^[21] волшебной мазью праздничную одежду. Лишь только Геркулес надел ее, как яд проник в его тело. Мучимый жестокой болью, он старался сорвать с себя одежду и вместе с ней вырвал у себя кусок мяса.

Т е з е й — сын царя Эгея в Ат­тике — был национальным героем ионян и в особенности афинян, считавших его творцом их полити­ческой самостоятельности. Уроже­нец Трезена, он очистил дорогу в Афины от разбойников и других чудовищ. Прежде всего Тезей убил вооруженного палицей Пери- фета, затем сосносгибателя Си­ни с а, который соединял две сос­ны вершинами, привязывал к ним

Геркулес (Фарнезе).

Со статуи в Mus. Borb. в Неаполе.

ногами путешественников и таким образом разрывал этих последних на части, и наконец Прокруста-вытягивателя, названного так по­тому, что он малорослых вытягивал на своей длинной кровати, а высо­ких укладывал на короткую и обрубал им ноги. Но величайшую заслугу Тезей оказал тем, что освободил Афины от постыдной человеческой дани. Каждые семь лет по приказанию критского царя Миноса афиня­не должны были посылать семь юношей и семь девиц в жертву чудови­щу Минотавру, заключенному в лабиринте, построенном архитекто­ром Дедалом.

В третий раз наступило время платить эту ненавистную дань. Отцы и матери рыдали, юноши и девицы собирались с воплями, и жребий должен был решить, кому из них суждено было отправиться в жертву. Тогда выступил вперед Тезей и предложил себя добровольно в число четырнадцати жертв, надеясь освободить при этом свою родину на­всегда от этой дани. Он приказал кормчему вместе с черным парусом, поднимаемым в знак безнадежного траура, взять на корабль, предназ­наченный к отправлению на остров Крит и белый парус, чтобы при возвращении поднять его в знак полного освобождения.

Кентавр.

С античной статуи (Kapitol. Mus., Rom).

прибыл на остров Крит, то дочь Миноса, Ариадна, любовь которой он приобрел, дала ему клубок, долженствовавший показать ему вход и вы­ход лабиринта после того, как он убьет ужасного Минотавра. Тем или другим способом, но Тезей достиг своей цели и прекратил дань. Тогда он отправился домой и на обратном пути заехал на остров Делос. Здесь во исполнение данного им обета и в благодарность Аполлону за даро­ванную ему победу он установил танец, в котором подражали извили­нам лабиринта.

Приближаясь с своим кораблем к Аттике, Тезей забыл приказать кормчему поднять белый парус. Отец его, Эгей, ожидавший с беспо­койством возвращения своего сына, едва заметив издали оставшийся поднятым черный парус, бросился со скалы, на которой стоял, в море. У остальных граждан, охваченных на мгновение тем же скорбным чув­ством, с прибытием Тезея страх сменился восторгом. С громкими, ра­

достными восклицаниями встречен был герой и как избавитель от дани единодушно и единогласно провозглашен царем^[22]. Но Тезей, по­буждаемый, должно быть, пользовавшимся уже с давних пор громкой славой государственным устройством Крита, задумал совершить еще более великое благодеяние — произвести в своем отечественном зако­нодательстве важные перемены.

Уже Кекропс разделил Аттику на двенадцать небольших областей, постепенно сделавшихся независимыми и часто находившихся между собой вместо взаимных мирных и дружеских отношений в ссоре и

Тезей, побеждающий Минотавра. С античной статуи (Willa Albani, Rom).

вражде, вследствие чего власть общего главы государства являлась крайне ограниченной. Для пресечения этого зла Тезей посетил все от­дельные области, предложил уничтожить существовавшие в них су­дейские и правительственные должности и учредить один общий совет и общий для всех суд в главном городе, которым впоследствии сдела­лись Афины.

Греция. Македония, Эпир и западный берег Малой Азии

Тезей.

С античной статуи.

Из опасения бывшей на стороне Тезея самой ограниченной в пра­вах своих и беднейшей части населения предложение его было всеми одобрено. Так совершилось дело объединения, воспоминание о кото­ром праздновалось афинянами ежегодным торжественным празднест­вом под именем с и н е к и и (сожитие). Об этом же событии напоми­нал еще и другой справляемый с необыкновенным великолепием еже­годный праздник в честь богини Афины, первоначальное название которого афинейский Тезей изменил впанафинейский, то есть праздник всех афинян. Сверх того Тезей заботился об увеличении населения нового города, возвысивше­гося, вследствие объединения, в своем значении и получившего теперь назва­ние Афин. Для этого он старался обеща­нием равенства в правах гражданства привлечь чужеземцев, которые и не за­медлили устремиться в Афины в значи­тельном числе.

Для установления правильных вза­имных отношений Тезей разделил всех граждан на три главных сословия: бла­городных (эвпатридов, то есть благо­рожденных), занимавших правительст­венные должности, толковавших законы и наблюдавших за богослужением, з е м - ледельцевиремесленников, не имевших доступа к вышеозначенным должностям.

Однако такие важные перемены не могли обойтись без многократных вол­нений, направленных против Тезея. Знатные и богатые домогались возвра­щения своих прежних прав и, желая для этого еще более возбудить неудовольст­вие в народе, представляли ему, что Те­зей ради призрачной свободы погубил свое отечество, лишил его собственных его святынь и променял многих достой­ных и равных с ним по своему царскому происхождению правителей на одного верховного властителя, кото­рый к тому же еще был и чужеземец.

Все это привело к тому, что Тезей настолько потерял в любви и ува­жении народа, что, отправившись на некоторое время из Афин для со­вершения военных подвигов, к прискорбию своему встретил при воз­вращении в родной город вместо прежней покорности всеобщее со-

противление. Отчаявшись в успехе своего дела, он покинул Афины и удалился на остров Скирос, где имел право на отцовское наследство и с царем которого, Ликомедом, находился в дружеских отношениях.

Но потому ли, что Ликомед считал Тезея для себя опасным или был в тайных сношениях с Менесфеем и его партией, только Тезей нашел в ней не друга, а предателя-врага. Под предлогом осмотра местности Ли­комед привел Тезея на высокую скалу и предательски столкнул с нее.

Только после смерти Менесфея дети Тезея могли вступить в Афи­нах в наследственные свои права. Впоследствии афиняне воздали дол­жную справедливость и самому Тезею, поместили его в число героев своей страны, воздвигли ему храмы и алтари и перенесли прах его в Афины.

М и н о с был царем Крита, сыном Зевса и Европы, которую Зевс похитил, приняв на себя образ быка. Дедал построил Миносу лаби­ринт и был заключен в него последним. Но, приделав к плечам искус­

ственные крылья, Дедал успел улететь с сыном своим Икаром. Икар упал в море и утонул, Дедал же спасся в Сицилии. Что касается Миноса, то он за свою мудрость был сделан после смерти своей судьей в подземном мире.

Голова Медузы. Clarac. Musde de sculpture.

Персей, сын Зевса и Данаи, совер­шил целый ряд подвигов; так, например, он победил трех страшных крылатых мо­лодых дев — трех горгон. Сопровождае­мый Гермесом и Афиной, он нашел их спящими. Вид горгон обращал в камень всякого смертного, поэтому Персей осто­рожно приблизился к ним, подступая за­дом, и с помощью зеркального щита

Афины и данного ему Гермесом серповидного ножа отрубил горгоне Медузе (единственной из трех смертной) голову и с быстротой молнии

опустил ее в свой мешок.

достиг благодаря доставленной ему Гермесом же шапке-невидимке,

Кастор и Полидевк (Поллукс), два диоскура, то есть сыновья Зевса, совершили также множество геройских подвигов сначала в ка­честве превосходных возничих, а впоследствии в качестве замечатель­ных кулачных бойцов. Они остались неразлучными братьями и в за­гробной жизни.

Об О р ф е е, фракийском певце, предание рассказывает, что очаро­ванные его пением, за ним следовали дикие лесные звери, двигались деревья и утесы, а реки останавливались в своем течении. Он хотел вы­вести супругу свою Эвридику из подземного мира, но за то, что нару­шил приказание не оглядываться назад до тех пор, пока не достигнет земли, Эвридика была снова отнята у него Плутоном.

2) Общие предприятия героического периода

Фиванские войны, Лабдакиды, или Сказание об Эдипе

В то время как афиняне нашли в Тезее основателя и строителя свое­го политического устройства, соседнее с ними Фиванское государство сделалось ареной больших волнений, начавшихся со времени вступле­ния на престол царя Эдипа, судьба которого послужила излюбленным содержанием для греческих трагедий.

Слепой Эдип, изгоняемый своими сыновьями. По другим, слепой прорицатель Тиресий. (Winkelman. Мопит. ined.).

Сущность предания об Эдипе заключается в следующем. Л а и й, сын Лабдака, узнал от оракула, что будет убит своим собственным сы­ном. Поэтому, когда жена его, Иокаста, родила ему сына, то он, чтобы сделать последнего для себя безвредным, бросил его с проколотыми ногами. Найденный коринфскими пастухами и принесенный к царю Поливию, ребенок был воспитан и усыновлен этим последним под именем Эдип (что значит с опухшими ногами).

Однажды насмешки товарищей, намекавшие на таинственность его происхождения, возбудили в Эдипе сомнения по этому предме­ту. Спрошенный им по этому поводу оракул посоветовал ему не воз­вращаться в отечество потому, что в противном случае он убьет своего отца и женится на своей матери. Тогда Эдип не вернулся в Коринф, а пошел по дороге в Фивы. На пути в этот город он ветре-

тился в одном ущелье с незнакомцем и, поспорив с ним о том, кто кому должен уступить дорогу, вступил с ним в ссору и убил его; то был отец его, Лаий. Затем он освободил Фивы от сфинкса — чу­довища, состоявшего наполовину из льва и наполовину из женщи­ны и сбрасывавшего с утеса каждого, кто не мог разгадать его загад­ки. Загадка гласила: кто утром ходит на четырех, днем на двух, а ве­чером на трех ногах? (Ответ: человек в детстве, в зрелом возрасте и в старости с палкой). В награду Эдип получил руку овдовевшей Иока­сты и фиванский престол. От этого брака родились четверо прекрас­ных детей: Этеокл и Полиник, Антигона и Йемена.

Военный совет героев против Фив. С этрусского резного камня.

Страшная тайна открылась благодаря слепому прорицателю Ти- ресию. Иокаста лишила себя жизни, а Эдип выколол себе глаза. Шу­рин его Креон отрекся от него, и Эдип, проклинаемый своими жес­токосердыми сыновьями, покинул отечество и, сопровождаемый одной лишь Антигоной, нашел наконец успокоение в роще Эвменид (Эринний — богинь мщения), с которыми он примирился в Колоне, близ Афин.

Проклятие отца перешло на сыновей. Этеокл и Полиник усло­вились между собой занимать фиванский престол попеременно, каждый в течение года. Этеокл занял престол первый и до такой степени пристрастился к власти, что по прошествии года не поже­лал оставить трона. Обманутый Полиник удалился к аргосскому Царю Адрасту, выдавшему за него дочь свою замуж, и просил у него помощи.

Битва под стенами Фив. С этрусской вазы.

Семь вождей выступили со своими отрядами против сильно укрепленных Фив. То были: Полини к, Адрас т, Тидей, А м фи- ара й, Капаней, Иппомедон и Парфенопей. Прежде чем оставить Пелопоннес, они установили в Пемейском лесу игры, оста­вавшиеся у греков долго после того в большом почете под именем нем ейских игр.

Этеокл заперся со своими в Фивах, и все семь осадившие их вождей не были в состоянии выгнать его оттуда, так как они были сильны лишь в открытом бою, а не в осаде укрепленных мест. Уже много пало с обеих сторон храбрых воинов, а Капаней свалился с лестницы, которую он приставил уже к городской стене, когда

Единоборство Этеокла и Полиника. С саркофага Тарквиния в Римском Ватикане.

Язон.

С античной статуи. (Glyptothek, Munchen).

Этеокл и Полиник положили кончить свою распрю единоборст­вом. Время и место были определены с точностью; унылый народ в глубоком молчании присутствовал при поединке. Братья броси­лись друг на друга, нанесли один другому смертельные раны и оба вместе испустили дух. По обычаю греков, сжигавших своих по­койников, обоих братьев положили на один костер. Чтобы яснее представить безграничность взаимной ненависти братьев, расска­зывали при этом, что само пламя разделилось, как бы боясь сме­шать даже их пепел.

Теперь царем стал Креон, брат Иокасты. Под страхом смерти запретил он хоронить тело Полиника. Но Анти­гона не могла допустить, чтобы тело ее брата, оставаясь непогребенным, сде­лалось добычей волков и коршунов. Она похоронила его, но, застигнутая на месте преступления, как «набожная преступница», искупила свое преступ­ление заточением в подземной тюрьме (или же была замурована?). Жених ее Эмон — сын Креона — лишил себя жизни. Это столкновение двух обязан­ностей — долга повиновения закону с долгом любви (благочестия) трагик Со­фокл изобразил самым трогательным образом в трагедии «Антигона».

Креон продолжал войну против осаждающих. Вскоре при первой со­вершенной им кровопролитной вылаз­ке почти все аргосские предводители пали. Из «Семи против Фив» остался в живых один только Адраст; он с такой поспешностью обратился в бегство, что не успел даже совершить обычного жертвоприношения в честь убитых в сражении и сжечь их тела.

Фиванцы приписали себе победу, так как все «семь» были поби­ты. Но эти последние оставили после себя сыновей, так называе­мых Эпигонов, оказавшихся достойными мстителями за своих отцов. Десять лет спустя они вторгнулись в страну своих врагов. На этот раз фиванцы потерпели поражение и покинули город, кото­рый был разграблен. Сын Полиника Терсандр хотя и завладел вла­стью в Фивах, но над фиванским государством беспрерывно тяготе­ло удручающее несчастье во все время, пока им управляли преем­ники Эдипа.

Поход аргонавтов

Одновременно с этими волнениями, находившимися в связи с об­разованием отдельных государств, появились другие движения, быв­шие началом того общего враждебного стремления в Азию, которое проистекало из сознания идеи единства греческой нации. К ним при­надлежит и поход аргонавтов. Поход этот должен вообще считаться со­бытием историческим, но подробности его, подобно всем рассказан­ным выше происшествиям, безмерно изукрашены эпическими и тра­гическими поэтами, черпавшими в происшествиях этого времени содержание для своих произведений.

Пелий, царь Фессалийский, получил предостережение оракула против «обутого на одну ногу». На одно пиршество, на которое он при-

Аргонавты.

С обломка вазы из кабинета прелата Казади. (Flangini. Argonautica).

гласил друзей своих, явился один, потерявший при переправе через рею' обувь с одной ноги и таким образом оказавшийся действительно обутым на одну ногу. То был фессалийский княжеский сын — Язон. Чтобы сделать Язона для себя безвредным, Пелий приказал ему пред­принять опасный поход в отдаленную Колхиду (нынешняя Мин- грелия на Кавказе) и похитить там золотое руно у свирепых варва­ров. Это золотое руно была шкура золотого барана, на котором некогда Фрике с сестрой своей Геллой, спасаясь от преследования мачехи Ино, переправлялись из Греции в Колхиду. Гелла упала в море, почему оно и было названо по ее имени Геллеспонтом, то есть морем Геллы; Фрике же достиг Колхиды, принес в жертву богам барана, а шкуру его повесил в священной роще Арея, где она и охранялась огнедышащим драко­ном, но сам был умерщвлен тамошним царем Этесом.

лись сперва к острову Лемносу, прошли оттуда Геллеспонт и далее в так называемую Пропонтиду; от­сюда они отправились в новый про­лив, названный Босфором Фракийским (Бычачий про­лив), и вступили затем в Черное море, которое до тех пор называ­лось негостеприимным, а теперь было названо гостеприимным за то, что аргонавтам удалось благопо­лучно совершить такое опасное пу­тешествие.

В царе Этской страны, Этесе, ар­гонавты встретили дикого варвара, предложившего им опасные испы­тания: запрячь в плуг двух огнеды­шащих волов, вспахать ими твердое поле, посеять в борозды драконовы зубы, победить одетых в латы испо­линов, которые вырастут из них, и наконец убить самого дракона, сто­рожившего руно. Но все это не представило Язону особых затруд­нений, потому что единственная дочь царя, волшебница Медея, по­могала ему своими чарами. Она сде­лала его неуязвимым против огня и

Медея.

С античной группы, найденной при Арле.

Поход аргонавтов, кроме того, имеет значение и в истории кораб­лестроения. Корабль, на котором отправился Язон, называвшийся Арго, был необыкновенной, невиданной дотоле величины, постро­енный одним финикийским мастером. На призыв к неслыханному еще в Греции путешествию откликнулось множество отборнейших витязей; в числе их между прочими находились: знаменитые братья Кастор и Поллукс (Полидевк) из Лакедемона, Геркулес, Тезей и бессмертный певец Орфей. Аргонавты, то есть плывшие на Арго, вышли из Иолкского залива, в стране миниян в Фессалии, направи­ударов, дала ему усыпляющий напиток против дракона и волшебный камень. Когда он кинул этот камень в посеянные драконовы зубы, то выросшие из них покрытые латами исполины обратили свой гнев про­тив самих себя и растерзали друг друга.

Язон вместе со сделавшейся его женой Медеей и золотым руном, сел на корабль Арго и тайно бежал на нем. Этес пустился за ними в погоню, но Медея у устья Истера (Дуная), заметив издали парус своего отца, чтобы избегнуть его гнева, прибегла к отчаянному сред­ству. Она убила и разрезала на куски взятого с собой маленького

брата своего, Абсирта, выставила голову и руки его на высокой ска­ле, а остальные части его тела разбросала по берегу с целью отвлечь от себя внимание отца и заставить его замешкаться собиранием чле­нов любимого сына.

Язон вернулся с Медеей на родину. Но впоследствии, когда он захо­тел жениться в Коринфе на Креузе, дочери царя Креона, его постигло мщение покинутой им Медеи. Она умертвила отравленной одеждой и венцом его невесту и убила своих собственных детей, рожденных от Язона. После этого она бежала в Афины на колеснице, запряженной крылатыми драконами.

Троянская война

Еще замечательнее похода аргонавтов и еще более прославленной поэзией является Троянская война. В ней, как в общенародном предприятии, приняли участие не только отдельные герои, но и все греческие государства. Этот новый поход был вызван взаимными различными оскорблениями, наносимыми азиатами европейцам и европейцами азиатам. Еще до возникновения великой Персидской монархии, начавшей впоследствии в качестве представительницы Азии решительную борьбу против Греции, существовало на берегах Геллеспонта Троянское государство^[23], старавшееся не столько распро­странить господство свое на Европу, сколько войти с ней в союз. Уже во время похода аргонавтов Геркулес и другие герои счастливо сра­жались с тогдашним царем этого государства Лаомедоном. Теперь причиной новой войны благодаря дерзкому поступку стал сын тро­янского царя Приама (сына Лаомедона), Александр, обычно называ­емый Парисом.

Парис приехал в Пелопоннес, остановился у спартанского царя Менелая и, как чужеземец, согласно тогдашнему обычаю, был при­нят им с необыкновенным радушием. Но Парис очень дурно от­платил за такое гостеприимство. Своей красотой он пленил супругу радушного хозяина, знаменитую Елену, и в свою очередь сам пле­нился ею. Однажды в отсутствие Менелая Парис, захватив боль­шую часть сокровищ его и Елену, отправился с ней на корабль и увез ее в Трою.

Вся Греция не столько была возбуждена самим поступком, ско­лько связанным с ним оскорблением. Поэтому Менелаю, бывшему самому по себе значительным государем, но и имевшему в лице брата Агамемнона — царя микенского — еще более влиятель­ного и могущественного властителя, удалось привлечь на свою сто­рону многих храбрых князей, согласившихся объехать всю Грецию,

ХГУ. Греки

чтобы пригласить всех царей и сыновей царских к участию в обшем походе на Азию. Самыми деятельными участниками этого пред­приятия оказались: Одиссей (Улисс) — царь острова Итаки, ле­жавшего между областью Акарнанией и островом Кефалонией, и Диомед Аргосский. Первый из них прославился своим хитро­умием и красноречием, а второй своей неустрашимостью и силой. Предприятие это сулило такую богатую добычу и такую выгоду от торговли с Понтом Эвксинским, открытым и посещенным уже ар­гонавтами, что собрало войско в невиданном в Греции до тех пор

Менелай.

С античного бюста (Ватикан в Риме).

числе и потребовало для перевозки его тысячу двести кораблей. Жители отдаленнейших областей впервые познакомились при этом друг с другом и научились сознавать себя членами одной великой нации.

Все корабли и войска собрались в Беотии, в Авлидской гавани. Здесь за Агамемноном, как за главнейшим участником предприятия, было добровольно признано всеми остальными князьями право главного начальствования. Но правом этим он не мог пользоваться по своему усмотрению и был весьма ограничен в отношении власти над их собственными воинами. Перед началом каждого предприятия предводители собирались на общее совещание, сидя в большом кру­гу, на камнях, причем всякий из них, желавший говорить, приказы­

вал всегда присутствовавшему вестнику подать себе скипетр, кото­рый он и возвращал после произнесения своей речи. Особенным ве­сом на этих собраниях пользовались мнения Одиссея и престарелого Нестора из Пилоса в Мессении; в битвах же отличались: Диомед, Идоменей с острова Крита, Аякс и Тевкр — сыновья Тела- мона Саламинского, Аякс, младший сын Элея, но более всех Ахиллес, князь мирмидонян из Фтии в Фессалии, соединявший в себе силу, отвагу и мужество льва. При них находился и жрец по имени К а л х а с, заботившийся о необходимых жертвоприношениях,

Похищение Елены.

С этрусской глиняной вазы в парижском Лувре.

вопрошавший богов и узнававший веления их по внутренностям жертвенных животных.

Противный ветер долго задерживал выход флота, и это показалось признаком неблаговоления богов. Тогда Калхас должен был узнать, чем можно умилостивить гнев их. Он отвечал, что этого можно достиг­нуть, принеся в жертву дочь Агамемнона — Ифигению. Несмотря на сопротивление отца, противоестественное дело должно было совер­шиться; однако, по словам предания, Артемида спасла несчастную, унеся ее на облаке в Тавриду (полуостров Крым) и подменив ее самкой оленя. Наконец ветер переменился, и флот счастливо приплыл к тро­янским берегам.

Но и здесь дела не сразу пошли так, как желали того греки. Троя была укреплена гораздо сильнее, чем Фивы. Город, кроме стен, имел еще валы и башни. Неприятели были также многочисленны, как и гре­ки, так как многие соседние азиатские князья пришли к ним на по­мощь со своими отрядами, а собравшийся народ имел в «шлемоблешу-

щем» Гекторе — старшем сыне Приама — предводителя, не усту­павшего ни одному греку в силе и ловкости. Вследствие этого взятие города неожиданно замедлилось на долгое время, на десять лет, как уверяют поэты.

Кроме неприступности городских укреплений, важным затрудне­нием являлся недостаток в съестных припасах. Для удовлетворения своих потребностей греки вынуждены были частью заниматься земле-

Парис.

С античной статуи. (Mus. Pio Clem., Rom).

делием в Херсонесе Фракийском, частью добывать необходимое ме­чом. Так Ахиллес со своими фессалийскими воинами напал на остров Лесбос, разграбил его и увел оттуда множество женщин и девиц, кото­рых и разделил потом между остальными предводителями. В другой раз он с такой же целью побывал на Киликийском берегу. Вообще этот герой хвалился тем, что один завоевал двенадцать приморских и один­надцать внутренних городов.

Последствием этого было то, что греческое войско было редко в полном составе, а потому и не было в состоянии вполне обложить го­род или предпринять против него что-либо решительное, при том же военное и осадное искусства находились в младенчестве. Оба неприя­тельских войска сражались между собой не в целом своем составе и не по общему плану: каждое сражение разбивалось на множество отдель­ных единоборств овершенно в рыцарском духе. Сражавшиеся герои

употребляли часто боевые колесницы; на них впереди стоял возница, а из за него герой бросал свое копье. Часто вместо копья служили тяже­лые камни.

Но чем менее было в этой борьбе военного искусства, тем более вы­казывалось в ней свободы и игры человеческих чувств и страстей. Изоб­ражение их мы находим в знаменитой эпической поэме Илиаде, твор­цом которой признается Гомер'. Героические поэмы Гомера «Илиада» и

Одиссей.

С античной статуи. (Mus. S. Marco в Венеции).

Ахиллес.

С античной статуи (Лувр).

«Одиссея» являются образцом эпического изображения и в этом отно­шении составляли для греков величайшие национальные творения, в которых они искали и находили истоки своего образования. Здесь мы представляем из них, в извлечении, некоторые сцены, изображающие как нельзя лучше дух того времени.

С ц е н ы и з «И л и а д ы»

Сонмы греков и троян стояли друг против друга. Вдруг из ряда по­следних гордо выступает вперед красавец Парис, покрытый барсовой шкурой, с луком за плечами, с мечом на бедре и размахивая двумя ко-

¹О «Гомеровом вопросе», то есть о происхождении «Илиады» и «Одиссеи», начиная с Ф.А. Вольфа и Лахманна (предложившего так называемую «теорию песен»), и по на­стоящее время продолжается спор и существует целая литература.

пьями. Вооруженный таким образом, громко вызывал он греков оскорбительными словами. Это услышал смертельный враг его, Ме­нелай, находившийся на своей колеснице; радуясь, как лев, почуяв­ший идущую к нему навстречу добычу, бросился он к нему, соскочил на землю и хотел уже вступить с ним в бой. Но при виде его испугался кудрявый юноша, и, как путник, очутившийся на пути своем в опасно­сти наступить на ехидну, поспешно обращается вспять и старается из­бежать этой дороги, так и он невольно обращается в бегство и исчезает в толпе прочих троян.

Принесение в жертву Ифигении. С античного стенного изображения в Помпее.

Это увидел брат его Гектор, и недостойный вид брата приводит его в негодование. «Неженка! — кричит он ему. — Женолюбивый ге­рой-красавец! Лучше бы ты не родился или умер, прежде чем на­учился обольщать женщин! Поистине это было бы лучше для тебя, чем стоять теперь здесь, к стыду всех троян, и возбуждать насмешку греков, воображающих при виде, как ты выступил вперед с такой ве­ликолепной и величавой осанкой, что ты один хочешь решить битву. Удивительно! как отважился ты отправиться на корабле в чужую землю и из среди воинственных мужей увезти прекрасную женщину на горе твоему отцу и всем нам и к вечному своему позору! Не прав­да ли, что Менелай в эту минуту кажется тебе совсем не тем, чем тогда? И если б он подцепил тебя, мало помогли бы тебе твоя кифа-

ра, твой стройный стан и богиня любви. Да, если б троянцы не были сонливым сбродом, то давно бы отплатили тебе, как виновнику не­счастья, за все зло, причиненное им тобою».

«Брат, — отвечал Парис, — ты прав. Я стыжусь самого себя и сам не знаю, почему испугался, увидев Менелая. Со всеми другими я всегда был спокоен. Но я желаю исправить дело, хочу с ним помери­ться и сразиться перед всем народом в открытом, решительном еди­ноборстве».

«Ты хочешь сделать это?» — спросил Гектор.

Гектор.

С фронтонной группы храма Памады в Эгине.

(Glyptothek, Munchen).

«Да и хочу сделать это сейчас. Прекрати бой остальных и возвести об этом грекам!»

Обрадованный Гектор тотчас же поспешил в передние ряды, сра­жавшиеся уже с греками, простер к ним свое копье и приказал им оста­новить сражение. Некоторые из неприятелей направили было на него свои стрелы, но Агамемнон, заметив его намерение, громко восклик­нул: «Остановитесь, воины, и не пускайте теперь стрел, ибо он желает говорить!»

«Да, — произнес Гектор, возвышая голос, — я хочу возвестить обе­им сторонам. Слушайте! Брат мой, Парис, главный виновник всех бед­ствий, желает положить им конец и предлагает Менелаю вступить с ним за обладание Еленой и всеми сокровищами в открытое единобор­

ство. Кто победит, получит и ту и другие, и низложением побежденно­го должна окончиться война. Вы возвратитесь домой, и мы заключим с вами дружественный союз».

Менелай принял предложение, но потребовал, чтобы условие это скреплено было торжественным договором и в исполнении его пору­чился бы сам царь Приам. Тотчас же послали в город за Приамом и не­обходимыми жертвенными животными; предводители соскочили со своих колесниц, а народ расположился на земле, спокойно ожидая по­единка.

Старый Приам сидел в это время с Еленой и некоторыми из своих дочерей на стене и следил издали за ходом битвы. К нему прискакал сын его, Антенор, и пригласил его сесть к нему в колесницу. Моло­

дые люди помогли старику сойти со стены, другие привели агнцев.

Затем они быстро понеслись на поле сражения. Здесь все князья, как грече­ские, так и троянские, стали в круг, а ве­стники обошли кругом и окропили каж­дому из них руки водой, чтобы никто не приступил к священному действию с нечистыми руками. Затем Агамемнон извлек из ножен большой нож, обстриг головы жертвенным агнцам и подал всем князьям по пряди шерсти, потом воздел руки к небу и произнес следую­щую молитву:

«Зевс, достославный властитель, и ты Гелиос, всевидящий бог Солнца, и вы реки, и ты Земля, и вы в преисподней, призванные карать души умерших клят­вопреступников, будьте свидетелями наших клятв и этого священного договора! Если Парис низложит Менелая, то удерживает за собой Еле­ну и сокровища, а мы возвратимся домой на своих кораблях. Если же он падет, то троянцы должны возвратить ее и все сокровища и запла­тить нам справедливое возмездие, которое да продолжится и на буду­щее поколение».

Все поклялись, что так должно быть, и тогда Агамемнон перерезал горло агнцам и положил трепещущих животных на землю, чтобы кровь их смешалась с пылью. Затем каждому была подана чаша вина, из ко­торой первые капли были вылиты на землю в честь богов, и все поже­лали, чтобы Зевс таким же образом пролил кровь того, кто первый на­рушит священную клятву.

Тогда круг расширился, чтобы дать место единоборцам. Но тут доб­родушный Приам сказал дрожащим голосом: «Почтенные мужи! по­звольте мне вернуться к себе, чтобы не быть свидетелем смертельной битвы моего возлюбленного сына. Да свершится воля Зевса. Он все устрояет к лучшему».

С этими словами Приам сел на колесницу, взял с собой убитых агнцев, и Антенор поспешно повез его назад в город. Гектор и Одиссей, как посредники обоих противников, отмерили место для битвы и бросили в шлем два жребия (камешки), один для Менелая, другой для Париса, чтобы решить, кто из них первый должен пус­тить в противника копье. Гектор до тех пор потрясал шлемом, пока не выпал камешек (древний обычай бросать жребий). Жребий до­стался Парису.

Тогда единоборцы и зрители заняли места. Парис в блестящей бро­не, в медных поножах и в непроницаемом шлеме, украшенном разве-

Бой Менелая с Парисом. По Е. Weister.

вающимся конским хвостом, вооруженный мечом, щитом и копьем, выступил с одной стороны, а Менелай с другой. Они потрясли своим оружием, собрались с духом, и Парис со всей силы бросил копье свое в противника, но оно ударилось о железную оковку шита, острие согну­лось, и копье бессильно упало на землю.

«Теперь, всемогущий Зевс! — воскликнул Менелай, — дай мне силу наказать юношу, так жестоко меня оскорбившего, дабы на бу­дущее время никто не дерзал осквернять гостеприимство!» Сказав это, он бросил в противника копье с такой силой, что оно пробило Щит и наверное пронзило бы сердце, если б Парис быстрым поворо­том не уклонился в сторону. Но в то самое мгновение, когда сму­щенный юноша смотрел на свой щит, Менелай выхватил свой меч, бросился с ним на Париса и нанес ему такой сильный удар по голо­ве, что наверное раскроил бы ему череп, если б хрупкий меч не раз­

летелся в куски, ударясь о твердый шлем. Тогда вскричал он, скре­жеща зубами: «Жестокий Зевс! неужели и на этот раз лишишь ты меня заслуженной за храбрость награды!» И он в третий раз бросил­ся на Париса, схватил рукой за развевавшийся на шлеме конский хвост и хотел повергнуть противника на землю. И ему наверное бы удалось это, если б в то время, когда он тянул его к земле, не разо­рвался ремень, которым шлем прикреплен был под подбородком. Пользуясь этим мгновением, Афродита похитила своего любимца Париса от угрожавшей ему неминуемой гибели, скрыв его в облаке, и Менелай остался один.

Все греки воскликнули, что Менелай победил, и Агамемнон громо­гласно потребовал исполнения договора. Но в это самое время в Мене­лая попала неизвестно кем пущенная стрела и слегка его ранила. Вследствие этого поднялся страшный шум, и все греки громко возопи­ли о вероломстве троянцев; Агамемнон же поклялся до тех пор не ус­покоиться, пока это вероломное и коварное племя не будет истребле­но, а город его не погибнет в пламени.

Однажды, когда битва была в особенности в полном разгаре, вид­но было, как Диомед, подобно кровожадному льву, носился на своей колеснице по полю битвы. За ним следовала его дружина, готовая снять доспехи с убитого или отвести в лагерь к кораблям колесницы и коней тех, кого он поразит. Восемь знатнейших троянских юно­шей пали уже от его копья. Тогда Эней, храбрейший из троянских князей, поспешил к юному Пандару, искусному стрелометателю, и сказал ему:

«Пандар! где твой лук и твои никогда недающие промаха стрелы? Смотри, теперь должен ты поддержать свою славу, так как вон там сви­репствует сильный муж, поразивший уже многих, и никто из наших не может одолеть его».

«Это сын Тидея, Диомед, — возразил Пандар. — С ним, должно быть, сам бессмертный бог, потому что стрела моя попала уже раз в него, алая кровь брызнула из раны, а он снова на поле битвы и раз­махивает копьем, как будто с ним ничего и не случилось. О, нет! в него я не хочу снова метить. Сражаться с богами приносит несча­стье. К тому же я здесь один, у меня нет колесницы, хотя отец и со­ветовал мне взять ее при отъезде. У нас, говорил он, стоит их один­надцать и каждая запряжена превосходными конями. Возьми одну из них, — она тебе пригодится. Но я пожалел коней, ибо они при­выкли дома к обильному корму; в Трое же, подумал я, даже люди будут терпеть недостаток в пище, так как их там много соберется. О! я желал бы лучше вернуться домой потому, что какую помощь могут мне оказать здесь мой лук и мое прославленное искусство? Я пускаю мои стрелы метко, но они никого не убивают. Я только раздражаю свирепость неприятеля. Как только вернусь домой, то тотчас же бро­шу в огонь все эти ничтожные доспехи!»

«Нет еще, — сказал Эней. — Испробуем прежде еще раз наше ору­жие против страшного убийцы! Садись со мной в мою колесницу; ты должен полюбоваться на моих коней. Возьми вожжи в руки; я же буду ждать, чтобы вступить в бой».

«О нет, Эней! — возразил Пандар. — Правь лучше уж ты сам. Из­вестно, что всякий лучше сумеет править своими конями; когда Ди­омед станет преследовать нас, а кони не будут меня слушаться, то я погублю нас обоих. Когда же он будет близко, то я встречу его ост­роконечным копьем».

«Как хочешь», — отвечал Эней и взял его на свою колесницу. За­тем он пустил коней и помчался прямо навстречу Диомеду, стояв­шему как раз в это время на своей колеснице и высматривавшему себе противника. Конями его правил друг его, Сфенел. «Смотри! — воскликнул этот последний. — С какою яростью мчатся на нас эти двое; я сворочу в сторону, потому что они кажутся мне сильны, от­важны и храбры; ты же утомился от продолжительной битвы, и тебя стесняет ноющая рана».

«Молчи! — воскликнул Диомед. — Не в моем обычае отступать в бою. Мне давно уже наскучило стоять здесь на колеснице без дела. Я соскочу на землю и думаю, что ни один из них не ускользнет от меня. Поезжай за мной и, когда я их поражу, проворно соскочи, привяжи вожжи к колеснице и завладей их конями. Посмотри, что за чудные кони! Они прекраснейшие на всем поле».

Подскакав на быстрых конях, Пандар пустил копье; оно попало в щит царя, и медное острие прошло насквозь. Думая, что он поразил, Пандар с торжеством воскликнул: «Наконец-то я понял, как следует! Надеюсь, что теперь конец твой близок». Но Диомед вскричал: «Нет, я еще не поражен; ты промахнулся! Посмотрим, как-то ты избежишь смерти!» И страшное копье Диомеда с такой силой полетело в лице Пандару, что острие его прошло насквозь, и Пандар без чувств упал на землю. Эней щитом и копьем защитил его, заботясь лишь о том, чтобы ахеяне не вырвали у него убитого друга и не предали бы тела его грабежу и позору. Тогда Диомед, не имея уже более в руках ни­какого копья, поднял с земли тяжелый камень и так сильно бросил им Энею в ногу, что этот последний со стоном опустился на одно колено и уперся в землю правой рукой. Он бы так и погиб, если б богиня Афродита, родившая его от Анхиза, не распростерла над ним светло-серебристой одежды своей и тем не защитила бы его от удара врага и не удалила бы его с поля битвы. Но прекрасных коней она не могла спасти; Софнел увел их, передал одному верному слуге, ко­торый и привел их в стан.

Менелай и брат его Агамемнон стояли недалеко друг от друга и следили за шумным движением, происходившим на обширной рав­нине. Со стороны троян мчалась к ним колесница, а на ней стоял Адраст, троянский юноша. Не будучи в состоянии сдержать взбесив­шихся коней, он был внезапно сброшен ими на землю. Не успел он

166

еще прийти в себя от испуга, как Менелай бросился на него с копь­ем и готовился пронзить его. Тогда беззащитный обнял ему колени и так умолял его:

«Возьми меня в плен, сын Атрея, не убивай меня! Послушай! отец мой богат и наверно даст тебе богатый выкуп, когда услышит, что я еще жив и нахожусь у тебя в стане».

Менелай был тронут. Он уже готов был обратиться к своим спутникам в намерении передать им пленника, как к нему быстро подбежал Агамемнон и сердито закричал своему мягкосердечному брату: «Какая к ним жалость! Они такие злодеи! Подумай, какой позор нанесла Троя продолжительной войной твоему дому и всем нам! Нет, никто из этого вероломного племени не должен уйти от нас! Даже детей в утробе матери не следует щадить! Долой его! Он не должен жить!»

Менелай отвернулся, а жестокосердый брат его вонзил копье в коленопреклоненного насквозь так, что Адраст, изгибаясь в пред­смертных судорогах, упал навзничь. Тогда Агамемнон наступил ему на грудь и вытащил из нее копье, чтобы пустить его в кого-нибудь другого.

Между тем Диомед, жаждавший новой битвы, оглядывал обширное поле. На него устремился воин, которого он ни разу еще не видал. По великолепному вооружению, высокому росту и величественной осан­ке он показался ему занимающим первое место между троянцами. То был Главк, сын Ипполоха, только что прибывший из Ликии. Когда они приблизились друг к другу на полет стрелы, то остановили коней своих, и Диомед закричал своему противнику: «Кто ты, именитый муж? Ни разу еще не видал я тебя до настоящего времени на этом мно­голюдном поле сражения. Ты, наверно, искусный воин, если так от­важно идешь навстречу моему мощному оружию, к которому никто еще не приближался безнаказанно. Если ты бог, то я не желаю с тобой сражаться. Если же ты человек, подобно мне, и питаешься плодами земными, то поспеши навстречу смерти!»

Главк отвечал: «Сын Тидеев! род мой достославен. Предки мои были аргивяне и царствовали в Эфире. От Сизифа произошел Главк, а от него знаменитый Беллерофонт. Он отправился в Ликию, чтобы поддержать тамошнего царя в войне его с воинственными солимяна- ми. Ликийцы почтили его подарками, а царь отдал за него замуж свою дочь и разделил с ним свое царство. От Беллерофонта роди­лись два сына: Исандр и Ипполох. Первый из них умер, другой же еще жив, и я с гордостью называю его отцом своим. Он послал меня в Трою помогать стесненному царю и крепко увещевал меня всегда быть храбрейшим, впереди других и никогда не срамить рода пред­ков. Вот почему твой грозный взор не устрашил меня и почему я же­лаю сразиться с тобой».

«Нет, этого не будет! — воскликнул радостно Диомед и воткнул свое копье в землю. — Ты для меня приятный гость. Дед мой Эней двадцать

дней угощал в своем доме славного Беллерофонта, и на прощанье они обменялись подарками в воспоминание своей дружбы. Эней дал ему червленый пояс, а Беллерофонт, уезжая, оставил деду золотой кубок. Я сохраняю его до сих пор и часто рассматриваю его. Итак, ты гость мой в Аргосе, а я твой, если когда-нибудь приеду в Ликию. Будем же отныне избегать кровавой между собой встречи. Довольно останется врагов: для меня — троянцев, а для тебя — греков. В знак же взаимного союза поменяемся оружием, пусть все видят, как мы гордимся дружбой на­ших предков».

Тут оба они соскочили с колесниц, от души пожали друг другу руку и поменялись оружием. Главк потерял при обмене, так как его оружие было золотое и, как говорит Гомер, стоило сто быков, а оружие Диоме­да было медное и стоило только девять быков. Но Главк не придал это­му никакого значения и совершил обмен с радостью. Затем они еще раз поклялись в дружбе и быстро разъехались в разные стороны.

Прощание Гектора с Андромахой

Он^[24] приближался уже, протекая обширную Трою,

К Скенским воротам (через них был выход из города в поле); Там Андромаха, супруга, бегущая в встречу, предстала, Отрасль богатого дома, прекрасная дочь Гетиона: Сей Гетион обитал при подошвах лесистого Плака, В Фивах Плакийских, мужей киликиян властитель державный; Оного дочь сочеталася с Гектором медно-доспешным. Там предстала супруга; за нею одна из прислужниц Сына у персей держала, бессловного, вовсе младенца, Плод их единый, прелестный, подобный звезде лучезарной. Гектор его называл Скамандрием; граждане Трои — Астианаксом: единый бо Гектор защитой был Трои. Тихо отец улыбнулся, безмолвно взирая на сына.

Подле него Андромаха стояла, лиющая слезы; Руку пожала ему, и такие слова говорила: «Муж удивительный, губит тебя твоя храбрость! Ни сына Ты не жалеешь младенца, ни бедной матери; скоро Буду вдовой я, несчастная! скоро тебя аргивяне, Вместе напавши, убьют! а тобою покинутой, Гектор, Лучше мне в землю сойти: никакой мне не будет отрады, Если, постигнутый роком, меня ты оставишь: удел мой — Горести! Нет у меня ни отца, ни матери нежной!

Старца отца моего умертвил Ахиллес быстроногий, В день, как и град разорил киликийских народов цветущий, Фивы высоковоротные. Сам он убил Гетиона,

Прощание Гектора с Андромахой.

Из «Илиады» Гомера, иллюстрированной Фр. Преллером.

Но не смел обнажить: устрашался несчастия сердцем; Старца он предал сожжению вместе с оружием пышным. Создал над прахом могилу, и окрест могилы той ульмы Нимфы холмов насадили, Зевса великого дщери.

Братья мои однокровные — семь оставалось их в доме — Все, и в единый день, преселились в обитель Аида: Всех злополучных избил Ахиллес, быстроногий ристатель, В стаде застигнув тяжелых тельцов и овец белорунных. Матерь мою, при долинах дубравного Плака царицу, Пленницей в стан свой привлек он, с другими добычами брани; Но даровал ей свободу, приняв неисчислимый выкуп;

Феба ж и матерь мою поразила в отеческом доме! Гектор, ты все мне теперь: и отец, и любезная матерь, Ты и брат мой единственный, ты и супруг мой прекрасный! Сжалься же ты надо мною, и с нами останься на башне, Сына не сделай ты сирым; супруги не сделай вдовою; Воинство наше поставь у смоковницы: там наипаче Город приступен врагам, и восход на твердыню удобен: Трижды туда приступая, на град покушались герои, Оба Аякса могучие, Идоменей знаменитый,

Оба Атрея сыны и Тидид, дерзновеннейший воин:

Верно, о том им сказал прорицатель какой — либо мудрый, Или, быть может, самих устремляло их вещее сердце».

Ей отвечал знаменитый, шеломом сверкающий Гектор: «Все и меня то, супруга, не меньше тревожит; но страшный Стыд мне пред каждым троянцем и длинноодежной троянкой, Если, как робкий, останусь я здесь, удаляясь от боя. Сердце мне то запретит; научился быть я бесстрашным, Храбро всегда, меж троянами первым, биться на битвах, Доброй славы отцу и себе самому добывая!

Твердо я ведаю сам, убеждаясь и мыслью, и сердцем, Будет некогда день, и погибнет священная Троя, С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама.

Но не столько меня сокрушает грядущее горе Трои, Приама родителя, матери дряхлой Гекубы, Горе тех братьев возлюбленных, юношей многих и храбрых, Кои полягут во прах под руками врагов разъяренных, Сколько твое! как тебя аргавянин медью покрытый, Слезы лиющую, в плен повлечет и похитит свободу!

И невольница, в Аргосе, будешь ты ткать чужеземке; Воду носить от ключей Мессеиса или Гипперея;

С ропотом горьким в душе; но заставит жестокая нужда! Льющую слезы тебя — кто-нибудь там увидит и скажет: «Гектора это жена, превышавшего храбростью в битвах Всех конеборцев троян, как сражалися вкруг Илиона!» Скажет, — и в сердце твоем пробудится новая горесть:

Вспомнишь ты мужа, который тебя защитил бы от рабства!

Но, да погибну, и буду засыпан я перстью земною,

Прежде, чем плен твой увижу и жалобный вопль твой услышу!»

Рек, — и сына обнять устремился блистательный Гектор.

Но младенец назад, пышноризой кормилицы к лону

С криком припал, устрашася любезного отчего вида;

Яркою медью испуган и гривой косматого гребня,

Грозно над шлемом отца всколебавшейся конскою іривой.

Сладко любезный родитель и нежная мать улыбнулись.

Шлем с головы не медля снимает божественный Гектор,

На земь кладет его пышно блестящий, и на руки взявши

Милого сына, целует, качает его, и поднявши,

Так говорит, умоляя и Зевса и прочих бессмертных:

«Зевс и бессмертные боги! о, сотворите, да будет

Сей мой возлюбленный сын, как и я, знаменит среди граждан

Так же и силою крепок, и в Трое да царствует мощно.

Пусть о нем некогда скажут, из боя идущего видя:

«Он и отца превосходит! И пусть он с кровавой корыстью

Входит, врагов сокрушитель, и радует матери сердце!»

Рек, и супруге возлюбленной на руки он полагает Милого сына; дитя к благовонному лону прижала Мать, улыбаясь сквозь слезы. Супруг умилился душевно, Обнял ее и, рукою ласкающий, так говорил ей: «Добрая! сердца себе не круши неумеренной скорбью. Против судьбы человек меня не пошлет к Аидесу;

Но судьбы, как я мню, не избег ни один земнородный,

Муж ни отважный, ни робкий, как скоро на свет он родится.

Шествуй, любезная, в дом; озаботься своими делами;

Тканьем, пряжей займися, приказывай женам домашним

Дело свое исправлять; а война — мужей озаботит

Всех, наиболе ж меня, в Илионе священном рожденных». Речи окончивши, поднял с земли бронеблещущий Гектор Гривистый шлем; и пошла Андромаха безмолвная к дому, Часто назад озирался, слезы ручьем проливая.

Перевод Гнедича

Все еще негодуя на малодушие своего брата и желая смыть с тро­янцев позор, Гектор торжественно требовал у неприятеля выслать из среды его противника, с которым он от лица своего народа желал решить войну единоборством. Греки, весьма смущенные вызовом столь сильного мужа, по совету Нестора, определили назначить еди­ноборца по жребию. Жребий пал на Аякса-старшего, с острова Са- ламина. Аякс хвастливо воскликнул: «Видишь Гектор! у греков есть еще люди, не боящиеся твоего вызова. Я только один из многих. Итак, в бой!»

«Не думаешь ли ты испытать меня своим упорством, сын Теламо- на? — возразил Гектор. — Не заблуждайся: я опытен в ратном деле; пе­ший и на колеснице настигаю я убегающего врага, и мои подвиги под­тверждают слова мои. Теперь, храбрый воин, остерегись. Я не хочу на­пасть на тебя врасплох, но желаю сразиться с тобою открыто».

Сначала они бросили друга в друг дротиками, но они ударились о щиты. Потом они старались пронзить один другого копьями, но щиты снова отразили удары. Тогда они схватились за камни, но и тут щиты явились защитой. Наконец Гектор хотел испытать единоборство, в ко-

Ахиллес вооружается к битве.

С античного барельефа на вилле Боргезе в Риме.

тором его превосходная сила, наверное, одержала бы победу, если бы в дело не вмешались греки. «Остановитесь! — воскликнул вестник. — Бой кончен! Вы оба храбрые воины и любимы Зевсом, мы все это виде­ли. Наступает ночь, и следует ей покориться».

Аякс, все еще зорко наблюдавший за действиями Гектора, отвечал вестнику. «Хорошо, друг мой, уговори и его остановить бой. Он начал битву, и если не желает продолжать ее, то и я на это согласен».

Гектор возразил: «Аякс, ты выказал себя в бою вполне мужествен­ным, и только боги могли наделить тебя такой силой и осмотрительно­стью. Отдохнем теперь от битвы, а завтра снова возобновим се. Смог-

ри, ночь уже наступает. Иди к кораблям и садись с твоими за трапезу. Я же возвращусь в город, где устрашенные жены молят за меня в храмах богов. Но прежде почтим друг друга достойными дарами. Пусть греки и троянцы скажут: смотрите, они долго единоборствовали и расста­лись друзьями».

С этими словами он подал ему свой прекрасной работы меч в нож­нах на красивой перевязи, а Аякс, в свою очередь, подарил ему свой червленый пояс. Так расстались они, и каждое войско сопровождало своего героя радостными восклицаниями.

Главной причиной медленного хода войны была ссора между Ага­мемноном и Ахиллесом из-за обладания одной захваченной в добычу рабыней — прекрасной Бризеидой. Вследствие этой ссоры Ахиллес в течение многих месяцев не принимал никакого участия в военных дей­ствиях. Только тогда, когда лучший друг его, Патрокл, был убит Гек­тором, воспрянул этот лев на погибель врагов. Он был ужасен в битве. Одного врага за другим пронзало медное копье его; других он настигал своей быстротой. Он один внушал троянцам более страха, чем все остальные греки, вместе взятые. Но Ахиллес до тех пор не мог насыти­ться кровью убитых врагов, пока не совершил мести над убийцей свое­го друга. Его искал он повсюду, по всему обширному полю сражения, но Гектор уклонялся от него целый день. Только вечером, когда колес­ницы троянцев возвращались в город, собрался он с духом и решился ждать ужасного Ахиллеса.

Наконец показался Ахиллес и, заметив предмет своей ярости, испу­стил потрясающий крик восторга. Напрасно храбрый Гектор ободрял себя всем, что могли ему внушить разум и чувство чести; вид разъярен­ного противника заглушил в нем всякое мужество, и, не сознавая сам, как могло то случиться, он обратился в бегство. Как голубь, преследуе­мый ястребом, несся он вокруг городской стены, но Ахиллес, испуская радостные крики, быстро следовал по пятам его. Напрасно бросался Гектор то вправо, то влево, чтобы утомить своего преследователя. Три раза обежал за ним Ахиллес вокруг города. Наконец изнеможенный Гектор остановился и закричал своему противнику:

«Стой, сын Пелея, дальше не побегу от тебя! Я хочу здесь останови­ться. Или я убью тебя, или паду сам. Но заключим прежде пред всеви­дящими богами условие, что победитель не надругается над телом пав­шего врага!»

«Между нами не может быть никаких условий! — воскликнул Ахил­лес. — Разве лев вступает в переговоры с людьми, а волк с агнцами? Помышляй лучше о битве. Надеюсь, что теперь ты не уйдешь от меня».

С этими словами он напал на него. Но Гектор быстро опустился на одно колено и тем избежал страшного копья, упавшего далеко позади его на песок. Вскочив на ноги, он радостно воскликнул: «Мимо, бого­подобный Ахиллес! Теперь защити свою грудь, тщеславный болтун!»

С необычайным громом копье Гектора ударилось в щит Ахиллеса. Но щит этот был непроницаем, и Ахиллес, в то время как Гектор гото­

вился схватиться за свой короткий меч, быстро воспользовался копь­ем, как единственным оружием, и несчастный Гектор, пораженный в горло собственным своим оружием, упал без чувств к радости всех гре­ков, стоявших кругом и следивших за ужасной битвой.

Умирая, Гектор повторил свою просьбу не надругаться над его те­лом. Но Ахиллес был недоступен состраданию. Он проколол Гектору ноги между пятками и лодыжками, проткнул сквозь них ремень и при­вязал его к задней части своей колесницы. Так поволок он тело Гекто­ра мимо городских ворот, к невыразимой скорби старого отца его и прочих троянцев, стоявших на стенах, и понесся с ним по пням и каме­ньям в стан, где обезображенное и забрызганное кровью и пылью ве­лел выбросить в открытое поле на съедение псам.

Ахиллес, волокущий труп Гектора. По Флаксману (Weissers Bilderatlas).

Только теперь решился он приступить к торжественному погребе­нию тела своего друга Патрокла. Его он хотел так почтить, как никогда не был почтен ни один друг, для чего и пригласил всех греков на это торжество. Был воздвигнут большой костер. Посреди его положили чисто омытый труп Патрокла, а вокруг него трупы двенадцати плен­ных троянцев, которых Ахиллес взял в плен, связал вместе и собствен­норучно убил теперь на могиле своего друга. Находясь еще в гневе, он не сжег при этом тела Гектора, так как не хотел почтить его сожжени­ем. Когда костер сгорел, кости друга были вынуты из золы, перемеша­ны с жиром, положены в золотую урну и закопаны под высоким моги­льным холмом.

Затем Ахиллес устроил в честь своего друга на его могиле воинские игры и назначил победителям дорогие награды (невольниц, коней, му­лов, котлы, чаши, кубки, золотые слитки, латы и т. п.). Игры состояли из ристания на колесницах, бега, единоборства, бросания в цель, мета­ния копья и кулачного боя. Все произошло в порядке и ко всеобщему удовольствию. Но скорбное чувство Ахиллеса нисколько не было всем

этим утишено. Не будучи в состоянии заснуть ночью, он вышел из своего стана, заложил свою колесницу и обволок труп Гектора еще три раза вокруг могилы своего друга.

Между тем дом Приама обратился в место плача и стенаний. Нако­нец престарелый отец не мог долее переносить мысли, что его славный сын после своей смерти, как какая-нибудь падаль, должен истлевать в поле и служить добычей птицам и псам. Уже один религиозный обы­чай того времени требовал почетного погребения мертвых, так как тог­да веровали, что иначе душа не найдет успокоения в царстве теней.

Приам у ног Ахимеса. По Генелли.

Сновидение побудило, наконец, старца отважиться на отчаянное предприятие: отправиться самому ночью к Ахиллесу и потребовать у него возвращения тела. Он вынул из своих сундуков десять талантов золота, четыре золотых чаши, два котла с треножниками, один краси­вый кубок, двенадцать блестящих праздничных одежд и столько же шерстяных покрывал, сложил все это на свою колесницу и с наступле­нием ночи отправился вместе с верным служителем своим, И д е е м, в стан греков. Гермес — вестник богов — покровительствовал ему во всю дорогу тем, что ослепил врагов так, что они ничего не видали. Приам счастливо прибыл к шатрам мирмидонян. Он нашел Ахиллеса сидящим еще за столом, за вечерней трапезой, с опущенной на руку го­ловой и погруженным в горестные размышления. Войдя, он тотчас же весь в слезах бросился к ногам героя и, рыдая, заговорил:

«Богоподобный Ахиллес! по­думай о своем отце, который, по­добно мне, томится у себя дома, старый и немошный. Может быть, и на него нападают теперь соседи, и нет никого, кто бы за­щитил его. Но он знает, что у него жив еше, хотя и далеко, лю­бимый, знаменитый сын, с воз­вращением которого прекратят­ся все его невзгоды. Надежда эта утешает старца, и сладкую мысль о ней повторяет он себе ежечас­но. Я был счастливейшим отцом; я вырастил пятьдесят сыновей, и девятнадцать из них были от од­ной матери. Они были моей ра­достью и гордостью. Но вот вы пришли сюда, и беспощадная война похитила их у меня почти всех, одного за другим. Теперь пал лучший, бывший нам един­ственной защитой. Ах! я не могу уже умолять о его жизни, но воз­врати нам тело его. Подумай, как плачут дома жена, мать и сестры его, а я, отец его, — здесь, у твоих ног. Отдай мне его, я принес тебе богатые дары! Побойся богов! Подумай, если твоему старому отцу придется также стоять на коленях перед юношей! А я — о верх злополучия! — я целую руку, поразившую моих детей!»

Против таких слез и речей не устоял Ахиллес; ласково нагнул­ся он к старцу, поднял его, выра­зил сожаление о его бедствии и похвалил мужество Гектора. За­тем он вышел из шатра посмот­реть дары и тайно приказал не­вольницам омыть тело Гектора и завернуть его в чистое полотно. Потом он сам положил его в ко­лесницу, на разостланную под­стилку, погрузился на несколь­ко минут в глубокое раздумье и наконец произнес: «Не ропщи на меня, Патрокл, когда, может быть, узнаешь в жилище Аида, что я возвратил горестному отцу тело твоего убийцы! Вот он принес мне достойный выкуп, и должная часть его будет посвящена тебе».

Перенесение тела Гектора на костер. С античного барельефа (Вилла Борге к в Риме).

Затем он выбрал из своей добычи жирную овцу и вернулся с нею в ша­тер. «Ну, радуйся, старец — сказал он, — твой сын выкуплен и лежит уже в колеснице, завернутый в мягкое полотно. Теперь подумаем о трапезе и оживим наши сердца. Я также оплакиваю в душе твоего благородного сына, ибо он достоин слез». Затем он перерезал горло овце, слуги сняли

Диомед и Одиссей замышлают похищение Палладиума. С мраморного барельефа во дворце Спада в Риме.

шкуру, разрезали мясо на куски, изжарили его на копьях и положили на стол. Автомедон вынул из корзины хлеб, они принялись за трапезу и на время забыли о своем горе. Во время трапезы они старались ближе озна­комиться друг с другом. Старец любовался величественной наружностью страшного воителя, а Ахиллес, со своей стороны, с удовольствием и глу­боким уважением глядел на благородное лицо и величественную осанку царя и внимал его разумным речам. Окончив трапезу, старец на несколь­ко часов предался отдыху, так как почти четыре дня не смыкал глаз. Но еще прежде восхода солнца он поспешно приказал заложить своих коней для того, чтобы в греческом стане никто их не заметил. Ахиллес спросил его, сколько дней понадобится ему на погребение сына, обещаясь во все

это время не совершать нападения. «О, Ахиллес! — отвечал Приам. — Если ты хочешь почтить нас, то дай нам девять дней, чтобы оплакать умершего и приготовиться к его погребению. На десятый день мы преда­дим тело сожжению, на одиннадцатый соорудим гробницу, а на двенад­цатый начинай снова войну, если только война неизбежна».

Ахиллес согласился на все и отпустил старца, который поспешил в город, где и был встречен радостными криками, так как троянцы, и не без основания, опасались за его жизнь. Девять дней продолжался

Лаокоон и сыновья его. С античной группы в Ватикане.

вопль плачущих жен, на десятый день тело Гектора было предано со­жжению. Пепел и кости его собрали и положили в золотую урну и воз­двигли в честь его за городом высокий могильный холм. Ни один грек не нарушил печального торжества, заключившегося пиром во двор­це, причем богам были принесены установленные жертвы.

Но и мощный Ахиллес нашел свою смерть под стенами Трои. Па­рис поразил его стрелой^[25]. За вооружение Ахиллеса между Одиссеем и

Смерть Приама. П. Беквенути.

Аяксом Саламинским возгорелся страшный спор. Оно было присуж­дено Одиссею. Аякс принял это за оскорбление, сошел с ума и лишил себя жизни. Это печальное происшествие послужило содержанием трагедии Софокла, носящей название «Неистовый Аякс».

Наконец город был взят, благодаря хитрости Одиссея. Подвиг этот он совершил вместе с Диомедом. Переодетые, они пробрались в Трою и похитили Палладиум (древнюю статую богини Паллады — покровительницы города), с обладанием которой было сопряжено благоденствие города. По совету же Одиссея была сооружена дере­вянная лошадь. После того, как в нее спряталось тридцать героев, она была оставлена в стане, а греки сделали вид, что хотят удалиться. Тро­янцы, несмотря на предостережение Лаокоона, жреца бога Апол­лона, ввезли «дар Данаев» в город для посвящения его богам, вполне успокоенные страшной судьбой, постигшей Лаокоона, который во время жертвоприношения на берегу моря бьы задушен вместе с двумя своими сыновьями двумя вышедшими из моря змеями^[26]. В следую­щую затем ночь герои вышли из лошади, отворили городские ворота и впустили греков. Начались страшная резня и грабеж. Приам пал у алтаря Зевса. Бесчисленное множество пленных было уведено в раб­ство, в том числе и «неутешная» Гекуба с ее дочерьми; красивейшая из них, прорицательница Кассандра, предвозвестившая оконча­тельное падение Трои, была схвачена Аяксом Локридским у алтаря и притащена в добычу Агамемнону (См. «Кассандра» Шиллера). Глав­ная виновница бедствия — Елена находилась в доме Дейфоба (супру­га ее по смерти брата его Париса); Менелай, снова прельщенный и покоренный ее красотой, взял ее к себе. Эней вынес своего отца, Ан- хиза, на собственных своих плечах из пылавшего города и должен был спасаться бегством в Италию.

Возвращение греков по разорении Трои

Разрушителям Трои на обратном пути пришлось перенести еще бо­льшие бедствия. Уже при самом отправлении между предводителями возник спор о возвратном пути. Вследствие этого они разделились и направились в разные стороны. Беспрерывные бури уничтожили ко­рабли, и больше половины союзного войска погибла; некоторые же были так далеко отнесены от цели путешествия, что попали в неведо­мые моря, даже к берегам Африки и Сицилии, блуждали многие годы и должны были вынести невыразимые бедствия. Ббльшая часть, вместо радостной встречи, нашла у себя дома беспорядок и несчастья. Так случилось с Агамемноном. Во время его отсутствия супруга его, К л и -

темнестра, вышла замуж за Эгиста. Эгист не пожелал возвратить ни жены, ни государства, и нарушительнице супружеской верности из страха ничего более не оставалось делать, как принять участие в его планах. Они положили, тщательно скрыв свой замысел от Агамемно­на, принять его как можно ласковее и убить в самый день его прибы­тия, в то время, когда он, усталый от путешествия, по обычаю греков, будет освежать себя теплой баней. Несчастный, ничего не предчувст­вуя, вступил в давно желанное жилище, и в ту самую минуту, когда, же­лая выйти из бани, попросил себе чистую одежду, Клитемнестра, как бы нечаянно, накинула ее ему на голову, а скрытый за дверьми Эгист выскочил и разрубил топором череп Агамемнону^[27].

Бессмертные певцы, прославившие через несколько веков под­виги греков под стенами Трои, изобразили в увлекательных стихах и трудности обратного пути их, руководствуясь при этом, как и в пер­вом случае, живыми народными преданиями. Стихотворения об об­ратном путешествии героев назывались н о ста м и (обратный путь). Из них вполне сохранилось только одно под именем «Одиссеи», при­писываемое совершенно справедливо Гомеру. Оно заключает в себе описание удивительных странствований Одиссея и, независимо от неоцененных поэтических достоинств, может быть признано верной картиной образованности, образа жизни и географических познаний того времени, почему и представляет для историка особенно важное значение.

Сперва героя прибило к африканскому берегу, на котором рос та­кой сладостный лотос, что очарованные им сопровождавшие Одис­сея люди не хотели его покинуть. Потом бури загнали Одиссея в Си­цилию, к людоедам-исполинам, называвшимся циклопами; отсюда попал он на остров, обитаемый волшебницей Цирцеей, обратив­шей спутников его в свиней. Потом, достигнув конца земли, он схо­дит в подземный мир и говорит с тенями своей матери и друзей; затем он переплывает обратно в Сицилийском проливе опасный водоворот Сциллу и Харибду, изображенный в виде ужасных чудовищ с длин­ными руками, которыми они хватали спутников Одиссея и бросали их в свои пасти. Потом он приплыл к острову сирен. То’были чудови­ща, наполовину женщины, наполовину рыбы, скрывавшиеся под во­дой, куда они заманивали к себе проезжавших своим сладостным пе­нием. Предупрежденный заранее, Одиссей заклеил воском уши сво­им спутникам, а самого себя приказал привязать к мачте. Так избежал

он обольстительного соблазна. В другой раз Зевс раздробил его ко­рабль молнией; все спутники Одиссея утонули в море, а сам он, уце­пившись за плывущее дерево, носился без пищи девять дней, пока на десятый день после ужасной ночи не был выброшен волной на остров Огигию, где прекрасная нимфа Калипсо приняла его ласково, сер­дечно обрадовавшись, что наконец дождалась себе супруга, которого так давно желала.

Принадлежа к низшим божествам и обладая поэтому сверхъестест­венной силой, она обещала своему гостю бессмертие и вечную юность,

Цирцея превращает в свиней спутников Одиссея. По Генелли.

если он останется с нею навсегда. Но Одиссей ежедневно с утренней зарей уходил на берег к шумящему морю, садился на землю, погружал­ся в думы о своей верной супруге и сыне и в страшной тоске по ним проливал горькие слезы. Хотя бы издали желал он увидеть еще раз го­лубые горы своего родного острова, хотя бы полюбоваться дымом, вьющимся над хижинами его, и затем умереть! Семь лет продержала нимфа Одиссея в своей скалистой пещере и только по прошествии этого времени, по велению богов, отпустила его.

Тогда Одиссей построил плот из срубленных им самим сосен, по­местился на нем и пустился один в неведомые моря на этом ненадеж­ном судне. Семнадцать дней не видал он никакой земли, ничего, кро­ме неба и моря. Наконец на восемнадцатый день заметил он вдали остров феаков — С х е р и ю. Но прежде чем добраться до него, ему

пришлось выдержать еще одну бурю, разбившую его плот. Плывя, он боролся с неистовыми волнами и наконец счастливо достиг берега. Здесь, на ложе из сухих листьев, отдохнул он двадцать четыре часа от своих непомерных трудов. Затем он нашел добрых людей, обмывших и одевших его, представился радушно принявшему его царю феаков и, наконец, на прочном корабле с искусными гребцами отправился на родину.

Вот сухой и краткий перечень поэмы. Из нее мы приводим здесь подробнее сцены, которые ясно рисуют нравы и образ мыслей того времени.

Сцены из Одиссеи

а) Одиссей в царстве теней

Вооружась советами волшебницы Цирцеи, герой нашел край зем­ли, где находится вход в подземный мир. Он привязал свой корабль, сошел на берег и вышел на обширную равнину. Здесь вырыл он яму, принес в жертву двух черных овец и дал крови стечь в яму. Тотчас яви­лась целая толпа воздушных теней, «призрачных образов», по выраже­нию Гомера. Только один слепец Тиресий, бывший некогда мудрым прорицателем в Фивах, сохранил в награду и в подземном мире дар по­нимания и речи. Он первый выступил вперед со своим золотым прори-

Одиссей в подземном мире. По Генелли.

цательским жезлом, выпил крови из ямы и обратился к Одиссею с предсказанием. За ним теснилось множество других теней старцев и детей, женщин и девиц, и просило также испить крови, но Одиссей, по совету Цирцеи, удалил их мечом. Вдруг заметил он между ними тень своей матери. «О, Тиресий! — воскликнул он. — Ведь это моя мать, но она, кажется, не узнает меня. Могу ли я беседовать с нею?»

Тиресий отвечал: «Если ты хочешь расспросить кого-либо из ду­хов, то дай ему испить крови, и тогда к нему вернутся разум и дар сло­ва. Кто же не выпьет крови, тот снова исчезнет, не произнеся ни од­ного слова».

Одиссей тотчас же подвел возлюбленную мать свою к крови, и она, испив ее, с радостным изумлением узнала своего сына. От нее узнал он, что отец его, супруга и сын еще живы, но что она сама, как нежная мать, умерла с горя. Тут призвал он тени друзей своих: Агамемнона, Ахиллеса, Патрокла и Аякса, дал им испить крови и заставил расска­зать их о том, что с ними случилось. Они просили сообщить им о своих, но он не мог этого исполнить. Печально исчезли они после недолгой беседы.

Видел также Одиссей знаменитого героя древности — М и н о с а, который и здесь судил мертвых, и О р и о н а, продолжавшего занима­ться охотой. Видел он также и страшные наказания, какие испытыва­лись теми, которые некогда сопротивлялись богам. Данаиды наполня­ли водой бездонную бочку. Царь Сизиф Коринфский был обречен втаскивать на гору огромный камень, который, лишь только дотаски­

вал он его с величайшим трудом до вершины горы, как в ту же минуту выскользал из рук его и стремительно скатывался в самый низ. Тан­тал стоял по горло в воде, а над головой его свешивались роскошней­шие плоды. Но когда он, мучимый вечной жаждой, наклонялся или хо­тел протянуть руку к плодам, вода тотчас же упадала, а ветви подыма­лись, и несчастный тщетно томился. Т и т и й, непобедимый исполин, приблизившийся однажды с преступным желанием к Лете, лежал ско­ванный на земле, и два коршуна постоянно клевали ему печень, кото­рая, как у Прометея, ежедневно вновь вырастала. Вся эта обитель под­земного мира имела мрачный и печальный вид, и Одиссей очень обра­довался, когда вышел из нее на землю и снова увидел яркий свет солнца.

б) Одиссей у феаков

Однажды, как уже рассказано было выше, плот героя был разбит, и он должен был искать спасения вплавь на одном острове. Усталый и совершенно обнаженный — ибо, чтобы легче было плыть, он бросил свою одежду в море, — вышел он на берег. Никого не видя вокруг, он направился к лесу и устроил в нем себе ложе из сорванных листьев. Он зарылся в него и покрыл свое тело до самого подбородка павшими ли­стьями. В таком положении никто из мимоидущих не мог бы узнать в нем Одиссея — разорителя городов. «Так прячет, — говорит Гомер, — живущий одиноко на удаленном от всякого соседства поле земледелец горящую головню в куче пепла для того, чтобы на другой день, когда ему понадобится огонь, не ходить за ним далеко, а найти еще горящие уголья под золою».

На следующее утро случай привел сюда Навзикаю — дочь феак- ского царя А л к и н о я. Чтобы вымыть в реке загрязнившееся дорогое платье, упросила она царя, отца своего, позволить ей в это утро зало­жить колесницу и поставить в нее корзину. Когда служители все это исполнили, Навзикая положила в корзину тонкое шерстяное верхнее и нижнее платье своих братьев и длинные женские одежды, а мать дала ей еще маленькую корзинку с сладким пирожным, мех с вином и бла­гоухающим маслом для умащения волос после купанья. Затем Навзи­кая села в колесницу, взяла в руки вожжи и ударила по коням; две при­служницы следовали за нею.

Они приехали к берегу светлой реки, поблизости которой находи­лись небольшие ямки, наполнявшиеся из ручья водой. Они бросили в ямки платье, вскочили на него и стали мять ногами. Платье было вы­мыто и разложено для просушки на жарком солнце, на чистых камеш­ках, по морскому берегу, между тем как отпряженные кони паслись поблизости. Девушки же выкупались, умастили себе головы и распо­ложились на траве, чтобы приняться залегкий завтрак, привезенный в

корзинке. Потом, развеселившись, они сняли с себя покрывала и ста­ли играть в мяч. Навзикая запела песню.

Наконец к вечеру платье высохло; его собрали, сложили в корзину и поставили в колесницу; заложили коней и начали готовиться к отъез­ду. Но тут Навзикае вздумалось пошутить с одной из девушек. Она бро­сила в нее мячом, но промахнулась; красивый же шерстяной мяч поле­тел далеко в воду. Тогда со стороны девушек раздался громкий крик; он был услышан недалеко лежавшим оттуда в сухих листьях Одиссе­ем — и разбудил его. Должно быть, здесь есть люди, подумал он. Про­ворно выскочил Одиссей из своего убежища, но чтобы не явиться во всей непристойности своей наготы, сорвал густую ветвь и прикрыл ею свое тело. Девушки, увидев незнакомца, покрытого приставшими к нему пожелтевшими листьями, с загрязненными морским илом рука­ми и ногами, с криком убежали. Только одна смелая Навзикая осталась на месте и прислушалась к умоляющим речам, с которыми Одиссей обратился к ней в почтительном отдалении. Речь его показалась такой разумной, жалобы звучали столь трогательно, просьбы были так скромны и почтительны, что он, несмотря на свою странную внеш­ность, понравился ей. Он просил ее указать ему дорогу в город и дать ему что-нибудь для прикрытия тела, хотя бы простыню, в которой за­вернуто было платье, и заключил свою просьбу следующими словами: «Да ниспошлют тебе боги мужа и дом по желанию твоего сердца и да благословят они вас на мир и согласие!»

Навзикая призвала испуганных девушек, долго еще звавших друг дружку, прежде чем решиться приблизиться, приказала им отвести чу­жеземца к месту купанья и дать ему склянку с маслом и одну из лучших одежд. Много времени употребил Одиссей, чтоб вымыться чисто-на­чисто, но зато, когда, выкупавшись и умастив свои волосы, он явился одетый в чистое платье, то предстал в таком преображенном виде, что молодые девушки не могли достаточно налюбоваться его благородной наружностью. Они дали ему из корзинки и меха остатки кушанья и вина, и когда он вполне подкрепил себя пищей, Навзикая села в колес­ницу, а ему велела следовать за собой с прислужницами. Приблизив­шись по цветущим, засеянным полям к городу, она посоветовала ему идти в город одному и другой дорогой для того, чтобы не привлечь вни­мания и не подать повода к нареканию, если бы увидели ее идущей по улицам с чужеземцем. Затем она описала ему дворец своего отца и дала всевозможные указания, как вести себя с ее родителями и двенадцатью второстепенными феакскими князьями, которых он, по всем верояти­ям, там встретит. Затем она взмахнула кнутом и быстро поехала в го­род. Когда она въехала на двор, навстречу к ней вышли ее братья, сы­новья царя, выпрягли лошадей и помогли ей внести корзину с платьем в комнаты.

Вскоре вошел в город и Одиссей. Он еще издали заметил в гавани много кораблей и тотчас догадался, что будет иметь дело с мореходным народом. Одна девица, шедшая с ведрами воды, указала ему дворец Ал-

киноя. Он вошел в него и был поражен невиданным им никогда вели­колепием. Зала, двери, столбы и замки, все, казалось, блистало золо­том и серебром. Вокруг стен стояли седалища, покрытые коврами; на них восседали феакские властители. Пятьдесят женщин прислуживали во дворце; одни из них вертели ручные мельницы, другие пряли и тка­ли. Сама царица сидела в большой зале рядом с царем у пылающего очага за прялкой. По совету Навзикаи Одиссей обратился к ней пер­вой. По обычаю просителей, он обнял ей колени и после краткого при­ветствия просил оказать ему ласковый прием и отправить его на кораб­

Навзикая. По Генеми.

ле на родину. Затем в ожидании ответа он сел у очага в пепле, как сле­довало просителю.

Слова и осанка Одиссея понравились феакам, и так как им хорошо были известны обязанности гостеприимства и они были ревностными чтителями богов, то они и приняли его с благосклонностью. Сам царь подошел к нему, протянул руку, помог встать с пепла и подвел к око­ванному серебром седалищу, с которого велел встать собственному своему сыну. Затем вошла прислужница с прекрасным золотым кув­шином с водой и серебряным умывальником, полила Одиссею на руки воды и поставила перед ним столик. Степенная ключница положила на него хлеб, мясо и овощи, и прекрасный страдалец Одиссей мог вполне насытиться. Царь Алкиной приказал виночерпию смешать вино с водой (древние не пили иначе вина) и наполнить чаши присут­ствующих во славу Зевса — защитника просящих. Жертва была прине­

сена, то есть все вылили по нескольку капель на пол, а остальное выпи­ли. Затем речь зашла о возвращении Одиссея на родину, и под конец двенадцать вельмож встали и отправились домой. Остались только Одиссей, царь и царица. Служительницы убрали столы и остатки ку­шанья.

Царица, давно уже заметившая, что тонкая шерстяная одежда на чужеземце принадлежат ей, спросила его об этом, и он рассказал ей ис­торию своего кораблекрушения и похвалил доброту Навзикаи. Нако­нец царица велела прислужницам поставить в сенях кровать, положить на нее лучшие подушки, покрыть коврами, а вместо одеяла положить шерстяной плащ. Все это было исполнено. Прислужницы проводили чужеземца с факелом в сени; Алкиной же с супругой удалился в опочи­вальню, находившуюся во внутренности дворца.

Когда появилась Эос, «златоперстая богиня», прекрасная утренняя заря, царь повел своего гостя на площадь — место собрания феаков, — расположенную у гавани. Здесь находилось уже бесчисленное множе­ство народа. Гость и царь сели рядом на прекрасно выглаженных кам­нях, и царь произнес речь, в которой предложил пятидесяти двум храб­рейшим юношам снарядить большой корабль, чтобы выйти в море. При этом он обещал им угостить их перед отправлением в своем двор­це и тут же пригласил к себе двенадцать вельмож, желая еще раз поч­тить чужеземца.

Во дворце начался шумный пир. Царь приказал заколоть двенад­цать овец, восемь свиней и двух быков; виночерпий усердно исполнял свою должность. Был призван любимый певец, запевший после окон­чания стола под аккомпанемент арфы прежде всего и ко всеобщему удовольствию сказание о троянской войне. Часто произносилось имя Одиссея, но никто еще не подозревал, чтобы этот знаменитый муж на­ходился так близко. Только тогда, когда герой во время пения закрыл свое лицо, царь заметил, что он, вероятно, принимал участие в опас­ной войне. Затем он приказал певцу замолчать и пригласил юношей устроить военные игры. Пирующие снова отправились на площадь, где сильные сыновья князей выказывали перед чужеземцем свое ис­кусство и ловкость в кулачном бою, единоборстве, метании копий, прыганьи и беге.

В заключение Лаудамас, сын царя, вызвал героя на единоборство, но герой отклонил предложение под предлогом грусти и тоски по ро­дине. Кто-то посмеялся над этой отговоркой и высказал мнение, что он, должно быть, не воин, а просто какой-нибудь постоянно путешест­вующий на корабле, некто вроде хозяина купеческого судна. Герой пристыдил его властной речью, сказал, что готов принять вызов всяко­го и при этом, ко всеобщему удивлению, так сильно метнул тяжелым каменным диском, что тот далеко перелетел за цель. Тогда никто уже не отважился более шутить над ним.

Игры прекратились, и певец запел веселую песню, под звуки кото­рой некоторые юноши стали танцевать с удивительной ловкостью. Фе-

акские князья порешили между собой, что каждый из них должен по­дарить благородному и умному чужеземцу по платью, то есть по узкому исподнему и длинному и широкому верхнему, оба шерстяные и без ру­кавов. Насмешник также смиренно подошел к Одиссею и поднес ему в подарок в знак примирения свой меч с серебряной рукояткой и в нож­нах из слоновой кости со следующими дружескими словами: «Не сер­дись, и если между нами случилась какая неприятность, то пусть буря развеет ее! О! да помогут тебе боги, после столь продолжительных бед­ствий, снова увидеть отечество и супругу».

Герой отвечал на такое пожелание также дружески, взял меч и опо­ясался им. К вечеру все воротились во дворец, где Одиссей получил все собранные подарки в дорогом ящике, который он вместо замка обвя­зал искусным узлом. Затем он был вызван ключницей, чтобы сходить в приготовленную для него служительницами теплую баню. Когда, умывшись и умастив себе волосы, он хотел снова идти в залу, то увидел добрую Навзикаю, стыдливо стоявшую у дверей. Так как в то время не было в обычае, чтобы молодые женщины и девицы участвовали в со­браниях мужчин, то Навзикая, боясь не увидеть более понравившегося ей чужеземца, тайно сошла вниз из своей верхней комнаты, чтобы еще раз пожелать ему доброго пути. «Прощай, о чужеземец! — сказала она едва слышно. — И вспоминай иногда обо мне на своей родине». — «О Навзикая! — отвечал герой. — Ежедневно буду благословлять тебя, как богиню, в сердце моем: ты спасла мне жизнь, милая дева».

Когда он вошел в залу, то уже была роздана жареная свинина и по­дано вино, смешанное с водой. Чтобы еще более почтить гостя, ему по­дали большой жирный кусок, вырезанный из хребта. Певец снова за­пел о Трое, слушатели снова восхищались; один только Одиссей пла­кал. Царь приказал прекратить пение и только теперь спросил у гостя его имя и откуда он родом'. Тогда герой начал рассказывать о своих приключениях, и слушатели были так изумлены, что в один голос про­сили его остаться у них подольше. Он согласился и получил зато в по­дарок от каждого вельможи, сверх прекрасного платья, еще по золотой чаше и по медному котлу с треножником. На следующее утро князья сами снесли все подарки на корабль, а Алкиной тщательно уложил их под скамьями гребцов. На прощанье во дворце был закблот еще бык, и бедро его, по тогдашнему обычаю, сожжено на алтаре в жертву Зевсу. Все присутствующие приносили жертву вином и пили его. Одиссей пожелал гостеприимцам своим всех благ и, выпив вина из чаши, пере­дал ее благородной царице и с чувством сказал ей: «Будь всегда здоро­ва, царица, пока не настигнут тебя старость и смерть, неизбежный удел каждого человека. Расстаюсь с тобою, преисполненный благодарно­сти! Будь счастлива в этом дворце вместе с милыми твоими детьми, с народом и с Алкиноем, супругом твоим!»

¹В то время с подобными вопросами были крайне осторожны, потому что предпо­читали лучше угостить неузнанного врага, чем подвергать себя опасности нарушить, по обязанности родовой мести, священные права гостеприимства.

Одиссей вышел, за ним последовали три служительницы с куша­ньем, вином и мягкими одеялами. Последними они покрыли подуш­ки в кормовой части корабля и здесь же поставили кушанья. Герой лег на подушки и заснул; гребцы же, сидя на скамьях, рассекали веслами море. Была светлая ночь; корабль тихо скользил по гладкой поверх­ности, и спящий герой не знал, как быстро приближался он к милому отечеству.

в) Женихи Пенелопы

Милое отечество это, как сказано выше, был остров Итака, к за­паду от Акарнании. Здесь, как и в Схерии, господствовали многие князья, но главой их всех был Одиссей. Но так как он почти уже два­дцать лет был в отсутствии, то на острове воцарился величайший беспорядок, и князья, в особенности молодые, неистовствовали с наглой дерзостью. Мать Одиссея умерла с горя, а престарелый отец, Лаэрт, жил вдали от города, в винограднике, почти сумасшедший и в совершенном расслаблении; благородная же супруга Одиссея, Пе­нелопа, проводила жизнь в слезах, оплакивая отсутствующего су­пруга и расхищение своего богатого дома. Беспримерное несчастье преследовало бедную женщину. Она была прекрасна, богата, умна и благонравна, и все это побуждало многих князей искать руки ее, так как никто уже не верил в возможность возвращения Одиссея. Кня­зья требовали, чтобы благородная женщина вернулась к отцу своему и вышла бы замуж за того из них, кого сама выберет, остальные же уступят. Но Пенелопа продолжала все еще хранить в сердце своем образ благородного Одиссея, отвергала вступление во второй брак и тем еще более раздражала заносчивых искателей руки ее. «Хорошо же, — говорили они упрямо, — мы все-таки принудим тебя к этому. Каждый день мы будем пировать в твоем дворце, пользоваться твои­ми стадами и плодами и пить твое вино, пока ты не изъявишь согла­сия на наше желание».

И с этого дня обширный дворец Одиссея всегда был полон задор­ными бражниками, истреблявшими его добро и принуждавшими прислуживать себе его слуг и служанок. И когда сделалось известно, что в доме Одиссея всегда можно было найти веселое общество и свободный доступ в него, то охотников до пиров находилось все бо­лее и более; но хотя все они и величали себя «женихами», но ни один из них не походил на такого, который был бы достоин жениться на прекрасной Пенелопе. С самого острова Итаки женихов было две­надцать, с соседнего острова Дулихиона пятьдесят два, из Саме два­дцать четыре и из Закинфа десять, и всех их сопровождали слуги, по­вара, вестники и певцы. Эта бесстыдная толпа более чем во сто чело­век три года хозяйничала в чужом доме и пировала за чужой счет. Они являлись утром; пастухи должны были пригонять быков, сви­

ней и коз, служанки приносить хлеб и кушанья, а слуги вино. Начи­нались пир, шум и игры, а вечером женихи расходились по домам. Все это должна была переносить бедная Пенелопа и не было никого, кто бы мог заступиться за нее. Единственный сын ее, Телемак, был еще слабым юношей, да если бы он и был в полной силе, что мог сделать он один против ста?

День и ночь сидела бедная женщина в своей комнате с прислужни­цами и плакала; когда же она появлялась в общей зале, то не могла счи­тать себя в безопасности среди дикого буйства бесновавшейся толпы. Чтобы избавиться от их насилия, она придумала хитрость. «Послушай­те, — обратилась она к женихам, — я начну ткать полотно на саван пре­старелому Лаэрту; работа эта займет много времени; обещайте мне оставить меня в покое, пока я ее не кончу, и я исполню ваше желание». Женихи согласились, и Пенелопа начала ткать, но по ночам, когда ни­кто не мог заметить, распускала всю искусную дневную работу, и та­ким образом рукоделие никогда не кончалось. Когда женихи узнали об этом, то стали неистовствовать еше сильнее.

г) Поездка Телемака в Пилос и Спарту

Однако верная супруга и ее сын все еще питали себя сладкой на­деждой снова увидеть пропавшего. Они расспрашивали всех путе­шественников, не слыхал ли кто из них что-нибудь об Одиссее, но все розыски их оставались тщетны. Тогда Афина внушила юному Телемаку мысль посетить героев, бывших с отцом его под стенами Трои. От них он рассчитывал всего вернее получить сведения о том, по какой дороге отправился Одиссей, и можно ли еще надеяться на его возвращение. Он ничего не сказал матери о своем намерении, чтобы тем не огорчить ее, но открылся только старой домоправите­льнице, снабдившей его вином и мукой в кожаных и глиняных сосу­дах. Один приятель уступил ему корабль, а двенадцать ловких юно­шей тотчас же согласились сопутствовать ему в качестве гребцов. К вечеру все они собрались на берегу, поставили сосновую мачту, укрепили ее крепко веревками, привязали прочными ремнями па­рус, сели на скамьи, отвязали корабль и, принеся в жертву богам вина, радостно пустились в море.

На следующее же утро достигли они Пилосской гавани, в области Мессении, на западном берегу Пелопоннеса. Здесь жил престарелый Нестор, пользовавшийся среди троянских героев уважением в осо­бенности за свои лета и мудрость. В это самое время он приносил со своими друзьями Посейдону великую жертву, называемую гека­томб о й, то есть жертвой ста быков. Телемак сошел с корабля со сво­ими спутниками, убравшими парус и крепко привязавшими корабль к берегу.

Женихи Пенелопы. По Генелли.

Телемак нашел пилосских мужей сидевшими на морском берегу де­вятью длинными рядами и вкушавшими мясо принесенных в жертву быков. В каждом ряду помещалось по пятисот человек, и на каждый ряд было выдано по девять быков. Таким образом в этот день были принесены в жертву восемьдесят один бык. В честь божества были со­жжены очищенные от кожи ноги, обмазанные толстым слоем жира. Остальное мясо было изжарено на копьях самими присутствующими, евшими его прямо руками. Телемак также получил свою часть после того, как он приветствовал собрание. Он должен был сесть на разо­стланной коже, приносить жертву и пить вино.

По окончании трапезы Нестор спросил у своего гостя, кто он такой. Телемак рассказал ему свое семейное горе и что он собирает сведения об отце. Словоохотливый старец долго рассказывал ему о Трое и о своем возвратном пути, но ничего не знал об Одиссее, так как уехал ра­ньше него. При этом он посоветовал Телемаку отправиться в Спарту, где жили Менелай и Елена, которые, может быть, могли доставить ему более верные сведения об его отце. «Если хочешь ехать туда сухим пу­тем, то я дам тебе колесницу, коней и моих сыновей, которые для безо­пасности будут сопровождать тебя туда и обратно».

Между разговорами настал вечер. Гости отправились к жертвенной трапезе после того, как слуги полили каждому из них на руки воды и подали кубок вина для жертвоприношения. Придя во дворец, они сели

рядом в зале обширного дворца на великолепных седалищах. Старец еще раз приготовил вино и обнес им присутствующих. Затем Телемака отвели в сени, где ему была приготовлена постель рядом с Пизистра- том, младшим сыном Нестора. Женатые же сыновья и отец спали во внутренних покоях дворца.

Утром старец сел на гладком камне, у ворот дома; на дворе, во­круг него, собрались любимые сыновья его и множество рабов. Он дал обет принести в жертву Афине корову с позлащенными рогами и теперь готовился исполнить свое обещание. Спутники Телемака так­же явились с корабля по приглашению Нестора. Пришел и кузнец с молотком, наковальней и щипцами и обложил золотом, данным ему Нестором, рога молодой коровы. Двое из сыновей царя повели тели­цу к жертвеннику, третий подошел с тазом и корзинкой, полной яч­меня, четвертый держал в руках острую секиру, а пятый — сосуд для принятия крови.

Нестор умыл руки, рассыпал освященный ячмень, обстриг телице на лбу волосы и бросил их в огонь. Затем выступил вперед четвер­тый сын и нанес удар. Острая секира перерезала становую жилу, и животное повалилось. Тогда сыновья совершили жертву: они разру­били ее, поспешно отрезали ноги, обмазали их жиром и покрыли кус­ками окровавленных членов. Между тем как жертва горела на огне, старик окропил ее немного красным вином, а молодые люди стояли кругом с железными вилами, чтобы поворачивать ее по мере надоб­ности.

Остальное мясо тут же было изжарено на завтрак присутствующим. Пришел и Телемак, которого между тем младшая дочь Нестора вымы­ла в бане, умастила и одела в тунику и плащ. В стоявшем посередине большом медном котле было налито вино с водой, и из него каждый почерпнул себе полную чашу и пил ее с обычными обрядами. Затем стали готовиться к отправлению Телемака. Была заложена колесница, ключница положила в нее съестных припасов, и затем в нее сели Теле­мак и младший сын Нестора, Пизистрат. Пизистрат взял в руки вожжи и пустил лошадей. Вечером прибыли они в Феры и, быв хорошо при­няты Диоклом, переночевали там. На следующий дець вечером они приехали в Спарту и безмолвно остановились у ворот дворца знамени­того Менелая.

Менелай в это время праздновал сразу две свадьбы: сына и дочери. Пир, пение и пляски до того наполняли зал, что прибытие колесницы было только тогда замечено, когда слуга доложил об этом Менелаю. Он тотчас же приказал отпрячь лошадей и привязать их к яслям, обоих же гостей принял радушно в своем великолепном жилище. Служанки от­вели их в баню и умастили; затем они вернулись в залу и сели рядом с Менелаем. Одна из прислужниц пришла с тазом и кувшином, подала им умыть руки, а потом поставила перед каждым из них маленький столик, заставленный хлебом, зеленью и мясом. Сам Менелай приба­вил от себя почетный жареный кусок жирного хребта, и молодые люди

стали есть, втайне удивляясь великолепию дворца, ибо Менелай воз­вратился из-под стен Трои с богатейшей добычей и самыми дорогими дарами. Когда хозяин начал рассказывать о своем путешествии и упо­мянул об Одиссее, Телемак закрыл себе орошенное слезами лицо баг­ряным плащом, и Менелай, не спрашивавший еще его имени, догадал­ся, кто он такой.

В это время вошла Елена, виновница бедственной войны, и тотчас узнала по сходству лица Одиссеева сына. Окруженный искренними попечениями, он должен был рассказать, что делают в его доме искате-

Итака.

ли руки Пенелопы. «Да! — вскричал Менелай. — Как львица терзает детенышей серны, которых, возвратившись к себе, находит в своем ло­говище, так и Одиссей растерзает нечестивцев, когда вернется в свое отечество!»

Друзья долго еще изъявляли свое сожаление о судьбе благородного героя. Менелай мог сообщить о нем Телемаку только то, что ему од­нажды предсказал египетский морской бог. Протей, принимавший на себя все образы, даже огня и воды: «Герой снова увидит свое отечество после десятилетних странствий и возвратится без спутников».

Юный Телемак должен был удовольствоваться этими сведениями. Оно было для него вполне достаточно, чтобы напомнить ему о матери и о необходимости возвратиться домой, несмотря на то, что Менелай и

⁷Древняя история

Елена старались удержать его при себе. Обрадованный приятным по­сещением, богатый хозяин подарил Телемаку трех великолепных ко­ней, колесницу и золотую чашу. Юноша отказался от коней и колесни­цы, так как лошади не были пригодны для гористой местности Итаки. Взамен их Менелай подарил ему прекрасный серебряный кубок с зо­лотым ободком искусной финикийской работы. По окончании жерт­венной трапезы оба чужеземных юноши легли спать в сводчатой гале­рее перед дворцом, в которой прислужницами были приготовлены красивые парадные постели с роскошными подушками и мягкими одеялами.

Телемак и Пизистрат. По Генелли.

На другой день утром после жертвоприношения Теледіак и Пизист­рат сели в колесницу, а Менелай и Елена проводили их до ворот. Тут поднялся орел с гусем в когтях, и Елена истолковала это как благопри­ятное предзнаменование гибели женихов. Обрадованные таким пред­сказанием юноши пустились в путь. Они поехали через Феры в Пилос, где Телемак, не заезжая в дом Нестора, поспешил на корабль к своим спутникам, которые тотчас же поставили мачту, подняли парус и отвя­зали судно от берегового утеса. Так скользили они в тихую ночь по гладкой поверхности моря по направлению к Итаке, но при этом дер­жали путь в сторону и направлялись к северному берегу, потому что поклонники Пенелопы на другом корабле подстерегали Телемака, чтобы убить его, но покровительница Телемака Афина предупредила его во сне об опасности.

д) Одиссей на родине

Одиссей крепко еще спал на корабле феаков, когда гребцы при утренней заре направляли путь к Итаке. Не желая тревожить его сладкого сна, они бережно снесли его на берег, положили возле него дорогие подарки и не медля отправились назад в Схерию. Проснув­шись и увидя себя одного между сундуками, кубками и треножника­ми, Одиссей испустил жалобный стон; несчастный не узнал родины; то была самая северная оконечность острова, и густой туман скры­вал окрестность. Тогда явилась к нему на помощь и совет Афина; она предстала в образе прекрасного молодого пастуха, рассказала ему о страданиях его супруги и об отсутствии сына и побудила его истребить надменных женихов сперва хитростью, а потом силой. Она помогла ему спрятать подарки в пещере и, коснувшись его сво­им посохом, превратила цветущего мужа в грязного старика с пле­шивой головой, гноящимися глазами и слабыми членами; его наряд­ная одежда заменилась оборванным нищенским рубищем из вытер­той оленьей шкуры, в руках у него очутился посох, ветхая сумка на веревочной перевязи висела через плечо.

В таком наряде пошел «великий страдалец Одиссей» через лесистые горы и, по указанию Афины, скромно остановился наконец у жилища старого Э в м е я. Эвмея Гомер называет просто «божественным свино­пасом», чтобы показать, что он был превосходный человек. Он проис­ходил из царского рода и в детстве вместе со своей вероломной нянь­кой был похищен финикийскими морскими разбойниками, продан в рабство в далекие страны и наконец куплен Одиссеем и сделан им над­смотрщиком над свиными стадами. Стада эти имели свои загоны вда­ли от города, и возле них стояло жилище божественного свинопаса, за­ботливо сторожившего их по ночам, а днем сменявшегося работника­ми. Они жили вместе с ним, и им поручал он водить стада в лес на пастьбу. В некотором расстоянии оттуда находились подобные же ху­тора для стад овец, коз и рогатого скота, из чего можно составить себе понятие о богатстве Одиссея.

Свинопас был человек честный, умный и всей душой преданный своему господину, Одиссею. Всякий раз, когда ему приходилось по­сылать для женихов в город свиней, он сердился на такое бесчинст­во и оплакивал своего господина, считая его давно погибшим. В то самое время, когда он сидел на пороге хижины и вырезывал себе из бычьей кожи пару сандалий, привязывавшихся к ногам ремнями, вдруг залаяли собаки. Он поспешно бросил кожу, заставил собак за­молчать и пригласил незнакомца в хижину, затем постлал на свое обыкновенное ложе из листьев козью шкуру и усадил на него гостя. Потом он заколол пару поросят, посыпал их мукой, зажарил на ко­пье, налил в деревянную чашу вина с водой и все это радушно по­ставил перед гостем, который, принеся вместе с ним жертву, при­нялся за трапезу. Вместе с этим Эвмей повел с ним беседу описал

Итаку и несчастье царского дома. Когда же по окончании трапезы Одиссею, по обычаю того времени, в свою очередь следовало рас­сказать что-нибудь и о себе, то он выдумал басню, выдал себя за княжеского сына с острова Крита, рассказал при этом, что он недав­но видел Одиссея, который, вероятно, находится уже на возвратном пути, а может быть даже и возвратился. Но божественный свинопас не хотел этому верить.

Между тем солнце зашло, и пастухи воротились со стадами. Чтобы почтить гостя, хозяин убил откормленную жирную свинью, для чего так сильно ударил ее дубовой дубиной по голове, что она упала мерт­вая. Затем пастухи разрезали ее на части и опалили ей щетину. Волосы со лба, как жертва, были брошены в огонь, причем не были забыты в честь богов и ноги, обмазанные жиром.

После ужина пастухи улеглись спать. Свинопас приготовил у очага Одиссею постель из козьих шкур и покрыл его своим косматым пла­щом. Сам же он, вооружившись мечом и копьем, вышел из хижины и лег спать под нависшей скалой поблизости стада.

Одиссей думал войти в город в образе нищего, пробраться в свой дом к женихам, принять на себя должность слуги и таким образом ознакомиться с тем, что там происходит. Но старик не разделял его взглядов. «Поверь, такие люди, как ты, не могут быть им слугами; им прислуживают молодые люди в красивых одеждах и плащах, умащен­ные благовониями. Хорош ты там будешь! Нет, друг, оставайся-ка луч­ше здесь, пока не вернется Телемак; он, наверное, снабдит тебя плать­ем и отправит на своем корабле, куда просится твое сердце».

И в самом деле, в скором времени в хижину пастуха вошел цвету­щий Телемак. Лицо и темные волосы его блистали от умащения, кра­сивая, широкая одежда облегала его стан, на ногах были сандалии, а в руке длинный посох. Он только что вернулся из своего путешествия; его корабль также пристал к северному берегу, и он, прежде чем войти в город, хотел побеседовать с своим верным Эвмеем. Собаки ласково бросились к нему, а свинопас обнял царского сына с радостными сле­зами и целовал ему ланиты, очи и руки, потому что беспокоился о нем. Как бы хотелось и отцу обнять сына! Но бедный нищий не смел выка­зать себя; напротив того, он почтительно встал перед своим сыном и хотел уступить ему свое место. Но юноша удержал его и ласково сказал: «Сиди, старик! мы найдем себе местечко; хозяин и меня где-нибудь пристроит».

«Что это за человек?» — спросил он свинопаса.

«Он с острова Крита, — отвечал пастух, — пришел как проситель и надеется на твое милосердие».

«Мне жаль его, — сказал юноша, — но ты знаешь, что происходит в моем доме. Я не могу приютить его у себя, потому что женихи будут над ним издеваться, а это огорчит меня. Я лучше пришлю ему платья и ку­шанья сюда, чтобы он не сделался тебе в тягость. А теперь, сходи к

моей матери и скажи ей потихоньку, что я благополучно вернулся из Пилоса. Я же останусь здесь, пока ты не вернешься».

Свинопас, привязав себе к ногам сандалии, взял в руки посох и от­правился в путь. Дорога в город была длинная, и отец с сыном долго оставались в хижине одни. Тут Одиссей открылся; Минерва мгновен­но возвратила ему настоящий его образ. Как забилось сердце восхи­щенного юноши на груди милого, давно ожидаемого родителя! Как нежно покоились его блиставшие радостью взоры на орошенных сле­зами очах героя!

Одиссей у свинопаса Эвмея. По Генелли.

Но теперь не время было предаваться жалобам и восторгам. Одис­сей поспешно сообщил своему сыну давно задуманное им намерение собственноручно умертвить при помощи Афины всех надменных же­нихов. Юноша испугался столь смелого предприятия, но отец ободрил его и приказал хранить молчание; никто, кроме их двоих, не должен быть знать, кто он в действительности, когда на следующий день он явится в виде нищего.

Они обо всем уговорились, и благоразумный сын твердо запечатлел в своей памяти слова родителя. В это время возвратился свинопас; Одиссей снова преобразился в нищего, а Телемак пошел в город и предстал здравым и невредимым перед женихами, досадовавшими, что посланный ими разбойничий корабль не захватил его. Они бы умерт­вили его всенародно, если бы не опасались народного мщения.

Собака Одиссея. По Генелли.

На следующий день Одиссей, покрытый рубищем, в сопровожде­нии божественного свинопаса отправился в город. Уже дорогой ему пришлось предвкусить то, что ожидало его дома. Как раз в то время, когда они проходили по гористой тропинке мимо скрывавшегося близ города в тополевой роще прекрасно устроенного колодезя, к которому девушки ежедневно приходили черпать воду, — пристал к ним козопас Меланфей, приятель женихов, и стал осыпать покрытого рубищем царя ругательствами и пинками, пока они не дошли до ворот Одиссее­ва двора, где их встретил уже запах жареного мяса множества заколо­той скотины.

Здесь произошла трогательная сцена верности. На дворе, на навоз­ной куче, лежала старая собака Аргос, некогда вскормленная Одис­сеем. Дряхлая, всеми брошенная и пожираемая паразитами, она давно уже едва волочила ноги и была теперь при последнем издыхании. Она узнала старого господина, завиляла хвостом и хотела подползти к нему; но силы ей изменили; она вдохнула в себя еще раз дух своего бла­годетеля в издохла. Одиссей скрытно отер слезу и вошел в дом.

Здесь вдоль длинных стен, на стульях, покрытых кожами, сидели сто женихов; ноги их покоились на деревянных скамеечках, перед каж­дым из них стоял столик с хлебом и жареным мясом. Тарелок у них не было. Гонцы и прочие слуги бегали взад и вперед, прислуживая пиру­ющим, а посередине комнаты стоял огромный медный чан, наполнен­ный вином, смешанным с водой, из которого слуги наполняли кубки.

Смерть женихов. По Генелви.

Певец пел во время обеда. У столбов комнаты были поставлены стойки для копий, остальное оружие висело по стенам.

Одиссей, как просящий помощи, сел на пороге. Женихи разгнева­лись на покрытого рубищем пришельца и осыпали ругательствами свинопаса за то, что он привел его. Злой козопас со своей стороны так­же не переставал издеваться над несчастным. Чужеземец стал обходит всех гостей и просить милостыни, и каждый из них клал ему в его жал­кую суму кусок хлеба и мяса. Один Антиной, самый гордый из всех, не дал ему ничего. Другой со смехом кинул в него коровьим копытом; даже прислужницы издевались над ним и провожали его оскорбитель­ными словами.

Все это переносил царь с величайшим терпением, но в душе сгорал от нетерпения и ждал приближения минуты мщения. Пенелопа, ре­шившись, наконец, предложить искателям ее руки окончательное условие, вошла однажды утром со своими прислужницами в залу и сказала: «Слушайте! в оружейной лежит еще любимый лук моего су­пруга, Одиссея, с колчаном, наполненным стрелами. Он без труда, пу­стив издали стрелу, попадал в ушки двенадцати железных игол, по­ставленных одна за другой. Предлагаю вам завтра испытать эту игру, и кто попадет, подарки того я принимаю и соглашусь сделаться его су­пругой, чтобы не расхищалось таким постыдным образом имущество моего благородного сына Телемака.

Это показалось нищему удобным предлогом для мщения. В тот же вечер, когда женихи удалились, он вместе с благородным сыном вынес из залы все оружие и запер его в одной из верхних комнат. Прислужни­цам было приказано, чтобы они, что бы ни случилось, никого не выпу­скали для того, чтоб женихи, когда начнется ссора, не избегли крова­вой битвы. Только два меча, два копья и два шлема оставили они для себя и спрятали их в зале. Божественному свинопасу и одному столь же преданному пастуху, узнавшим царя по рубцу на колене, было объяс­нено все, и они обещали вернейшую помощь.

Когда на следующее утро женихи снова явились, Телемак вбил в пол залы двенадцать игол в ряд, одну за другой, и подал Антиною лук. Но сколь не считал себя сильным надменный, он не мог натянуть лука. Тогда взял его Эвримах, после него самый гордый, кинувший скамей­кой в Одиссея в первый день его появления. Он намазал лук жиром и стал держать его над огнем, но также не был в состоянии натянуть его. Столь же безуспешно пробовали на нем свою силу и остальные. «Оста­вим пока! — воскликнули они, наконец. — Завтра мы снова попытаем­ся. Сегодня же мы хотим пировать». Совет этот понравился всем, и скоро все столы были заставлены жареным мясом.

«Подайте и мне лук», — сказал, наконец, Одиссей со своего места на пороге. Женихи засмеялись и закричали: «Не хочешь ли и ты искать руки прекрасной Пенелопы?» — «Берегитесь! — произнес нищий. — Подайте же его сюда!» Женихи сочли это неприличным и рассерди­лись. Но Телемак сказал: «Лук мой и я могу его дать кому хочу; возьми его, старик!»

Одиссей взял издавна знакомый ему лук, легко натянул его, и стре­ла, звеня, полетела сквозь ушки. Все пришли в изумление. Царь дал знак свинопасу и другому пастуху и произнес, ударяя на каждом слове: «Теперь смотрите! Избираю себе цель, в какую не попадал еще ни один стрелок!» И в это самое мгновение стрела его пронзила горло Анти­ною; пораженный, он упал и увлек в своем падении стол, уставленный вином и яствами.

Гости вскочили и бросились к стенам, но на них не висело более оружия. Они все еще думали, что Одиссей нечаянно убил Аитиноя, как вдруг герой с яростным взглядом закричал на них страшным голосом: «Псы! вы воображали, что я уже не вернусь более из Троянской земли на родину и потому расхищали мое имущество, принуждали служить себе моих слуг, терзали мою верную супругу брачными предложения­ми, когда я еще жив! Вы не боялись ни богов, ни людей! Зато теперь на­стал час вашей смерти!»

Все они ужаснулись, потому что грозный герой опять натянул свой лук. Телемак, в то же время вооружившись мечом, надев шлем и взяв щит, принес такие же доспехи и отцу, а свинопас и верный скотопас, заперев все двери, вошли также вооруженные. Все жени­хи стояли безоружные и безмолвные. Один Эвримах произнес:

«Справедливо порицаешь ты, господин, их поступки, ибо здесь произошло много беззаконного. Но тот, кто был всему виной, гор­дец, домогавшийся не только твоей супруги, но и власти над Ита­кой, лежит уже пораженный. Пощади нас, остальных; мы вознагра­дим тебя за все убытки и столько дадим скота, меди и золота, ско­лько потребуешь».

Пенелопа с луком Одиссея. По Генелли.

«Нет, Эвримах, — отвечал разгневанный царь, — если бы вы при­несли мне все ваше достояние, то и тогда рука моя не отдохнула бы, пока вы все не поплатитесь мне за вашу дерзость. Готовьтесь к битве со мной! Надеюсь, никто из вас не уйдет от меня!»

Эвримах в отчаянии бросился на него с мечом, но смертоносная стрела Одиссея пронзила ему грудь, и он упал на стол и стулья, опро­кинув их вместе с собой. Тогда герой стал поражать женихов одного за другим, а когда вышли все стрелы, устремился на них с копьем. Телемак и оба преданные им пастуха мужественно поддержали его; женихи все еще стояли, пораженные внезапным ужасом. Но вот ве­роломному козопасу Меланфею удалось достать их оружие, и они кинулись на Одиссея со своими острыми копьями. Но Афина защи­тила и его и Телемака так, что удары женихов не попадали в них, между тем как сам Одиссей с быстротой молния повергал их на зем­лю одного за другим.

Вероломный козопас еще раз пробрался наверх, чтобы достать но­вое оружие. Но оба верных пастуха поспешно бросились вслед за ним,

скрутили ему руки и ноги за спину и при помощи толстой веревки вта­щили его на столб, и он повис на воздухе, испытывая страшные муче­ния. Затем они снова сошли вниз, где битва свирепствовала еще ужас­нее; женихи, доведенные до крайнего отчаяния, устремили все копья на мстителя. Один из верных пастухов убил того жениха, который не­сколько дней перед тем бросил в нищего коровьим копытом, а мужест­венный свинопас поверг другого.

Остальные женихи, чтоб избежать ударов, в ужасе, как испуганные петухи, бегали по зале и перепрыгивали через трупы и опрокинутые столы, пока не пали, пораженные копьями Одиссея и Телемака. По­щажены были только двое; певец Фемий, певший за обедом по при­нуждению, и один верный гонец, по просьбе юного Телемака. Услы­шав ходатайство юноши, гонец, весь дрожа, выполз из-под скамьи и сбросил с себя коровью шкуру, под которой он скрывался. Одиссей выслал их обоих на двор, а Телемаку приказал позвать старую верную ключницу, державшую до тех пор под замком пятьдесят прислужниц. Старуха обрадовалась при виде залитого кровью пола и груды тел, из которых некоторые еще подергивались, хрипели и корчились от вон­зившихся в них копий.

Тогда Одиссей произнес следующие прекрасные слова: «Радуйся, матушка, в душе торжеству правого дела, но остерегись выражать свою радость слишком громогласно, ибо грешно радоваться смерти людей».

Затем ключница должна была указать прислужниц, приставших к стороне женихов. Таких оказалось двенадцать, и Телемак с обоими па­стухами приняли на себя печальную обязанность повесить их всех вме­сте в одной из отдаленных частей дома. Козопас был постыдно изуве­чен и умер мучительной смертью.

Одиссей и Телемак, властители Итаки, взяли метлы и лопаты и вме­сте с обоими пастухами (до такой степени в то время не было еще изве­стно различие общественных положений), очистили окровавленную комнату, после того как из нее вытащили на двор мертвых и свалили тела их в одну кучу. Прислужницы вымыли столы и скамьи, а в заклю­чение царь окурил все помещение серой.

Божество на все это время ниспослало на испуганную Пенелопу благодетельный крепкий сон, так что она, находясь в верхней ком­нате, ничего не знала о происходившем кровопролитии. Теперь ключница позвала ее вниз и все ей рассказала. Она содрогнулась при мысли, что должна обнять в образе морщинистого нищего своего су­пруга. Но он в это время сходил в баню, вымылся и умастил себя; Афина снова коснулась его своим посохом, и Одиссей, прекрасный как бог, с блестящими длинными локонами, в багряной одежде, предстал перед изумленными взорами супруги. Тогда узнала его вер­ная Пенелопа и бросилась на грудь любимого супруга, двадцать лет с нею разлученного.

3.