1837 88. Л. М. Цынскому
Несколько слов, наиисанпых мною вчера у Вашего превосходительства об моих сношениях с госпожою Пановой, мне кажется недостаточны для объяснения этого обстоятельства, и потому позвольте мне объяснить Вам оное еще раз.
Я познакомился с госпожою Пановой в 1827 году в подмосковной, где она и муж ее были мне соседями. Там я с пего видался часто, потому что в бездействе находил в этих свиданиях развлечение. На другой год, переселившись в Москву, куда и они переехали, продолжал я с нею видеться. В это время господип Папов запял у меня 1000 руб. и около того же времени от жены его получил я письмо, па которое отвечал тем, которое напечатано в Телескопе, но к ней его пе послал, потому что писал его довольно долго, а потом знакомство наше прекратилось. Между тем срок по векселю прошел, и я не получил ии капитала, ни процентов. Спустя, кажется, еще год подал я вексель ко взысканию, и получил от госпожи Паповой другое письмо, довольно грубое, в котором она меня упрекала в моем поступке. В 1834 году передал я вексель купцу Лахтипу за 800 руб. Все это время я не видался с ними, и даже пе знал, где они находятся. Прошлого года госпожа Папова вдруг известила меня, что она здесь, и с легкомыслием объявила мне, что вексель будучи выплачеп, она желает возобновить со мной знакомство, па что я отвечал, что готов ее видеть. Тогда она приехала ко мпе с мужем, и тут впервые узнала о существовании письма к пей написанного и давно всем известного. Мы в это время еще раза два виделись; потом она уехала в Нижний, и более я ее не видал. На- добно еще зиать, что прочие, так называемые мои философические письма, написаны как будто к той же женщине, по что г. Панова об них никогда даже не слыхалаЧто касается до того, что несчастная женщина теперь в сумасшествии, говорит, например, что она республиканка, что она молилась за поляков, и прочий вздор, то я уверен, что если спросить ее, говорил ли я с ней когда- либо про что-нибудь подобное, то она, несмотря на свое жалкое положение, несмотря па то, что почитает себя бессмертною и в припадках бьет людей, конечно скажет, что нет.
Сверх того и муж ее тоже может подтвердить.Все это пишу к Вашему превосходительству потому, что в городе много говорят об моих сношениях с нею, прибавляя разные нелепости, и потому, что я, лишенный всякой ограды, не имею возможности защитить себя ни от клеветы, ни от злонамерения. Впрочем я убежден, что мудрое правительство не обратит никакого внимания на слова безумной женщины, тем более, что имеет в руках мои бумаги, из которых можно ясно видеть, сколь мало я разделяю мнения ныне бредствующих умствователей. Честь имею быть, милостивый государь, с истинным почтением, Вашего превосходительства покорнейший слуга Петр Чаадаев. 1837 января 7.
89. М. Я. Чаадаеву lt;февральgt;
Благодарю тебя, любезный брат, за твое доброе участие в моем приключении. Я никогда не сомневался в твоей дружбе, но в этом случае мне особепио приятно было найти ей новое доказательство. Ты желаешь знать подробности этого страпного происшествия, для того чтоб мне быть полезным; наперед тебе сказываю, делать тут нечего, ни тебе и никому другому, но вот как оно произошло. Издателю «Телескопа» попался как-то в руки перевод одного моего письма, шесть лет тому пазад па- писанного и давно уже всем известного; он отдал его в цензуру; цензора не знаю как уговорил пропустить; потом отдал в печать, и тогда только уведомил хмеля, что печатает. Я сначала не хотел тому верить, но получив отпечатанный лист и видя в самой чрезвычайности этого случая как бы намек Провидения, дал свое согласие.
Статья вышла без имени, но тот же час была мне приписана или лучше сказать узнана, и тот же час начался крик. Чрез две педели спустя издание журнала прекращено, журналист и цензор призвапы в Петербург к ответу; у меня, по высочайшему повелению взяты бумаги, а сам я объявлен сумасшедшим. Поражение мое произошло 28 октября, следовательно, вот уже три месяца как я сошел с ума. Ныне издатель сослан в Вологду, цензор отставлен от должности, а я продоля^аю быть сумасшедшим. Теперь, думаю, ясно тебе видно, что все произошло законным порядком, и что просить не о чем и некого.
Говорят, что правительство, поступив таким образом, думало поступить снисходительно; этому очень верю, ибо пет в том сомнения, что оно могло поступить песрав- пенпо хуже. Говорят также, что публика крайне была оскорблена пекоторыми выражениями моего письма, и это очепь может статься; етранно однако ж, что сочинение в продолжение многих лет читанное п перечитанное в подлиннике, где, разумеется, каждая мысль выражена несравненно сильнее, никогда никого не оскорбляло, в слабом же переводе всех поразило! Это, я думаю, должно отчасти приписать действию иечати: известпо, что печатное легче разбирать писанного.
Вот, впрочем, настоящий вид вещи. Письмо написано было пе для публики, с которою я никогда пе желал иметь дела, и это видно из каждой строки оиого; вышло опо в свет по странному случаю, в котором участие автора ничтожно; журналист, очевидно, воспользовался неопытностью автора в делах книгопечатания, желая, как он сам сказывал, «оживить свой дремлющий журнал или похоронить его с честью»; наконец, дело все принадлежит издателю, а не сочинителю, которому, конечно, не могло прийти в голову явиться перед публикою в дурном переводе, в то время как он давным давно пользовался на другом языке, и даже не в одном своем отечестве, именем хорошего писателя. Итак, правительство преследует пе поступок автора, а его мнения. Тут естественно приходит на мысль то обстоятельство, что эти мнения, выраженные автором за шесть лет тому назад, может быть, ему вовсе теперь не принадлежат и что нынешний его образ мыслей, может быть, совершенно противоречит прежним его мнениям, но об этом, по-видимому, правительство не имело времени подумать, и даже, второпях, не спросило автора, признает ли он себя автором статьи или нет. Правда, что при всем том па авторе лежит ответственность за согласие, легкомысленно им данное, то есть, за одни эти слова: «пожалуй, печатайте»; но спрашивается: могут ли одни эти слова составить «corpus de- ІікШ [31], и если могут, то соразмерно ли наказание с преступлением? На это, думаю, отвечать довольно трудно.
Что касается до моего положения, то оно теперь состоит в том, что я должен довольствоваться одною прогулкою в день и видеть у себя ежедневпо господ медиков, официально меня навещающих. Один из них, пьяный частный штаб-лекарь, долго ругался надо мною самым наглым образом, но теперь прекратил свои посещения, вероятно по предписанию начальства \ Приятели мои посещают меня довольно часто и некоторые из них поступают с редким благородством; ио всего утешительнее для меня дружба моих милых хозяев 2. Бумаг по сих пор не возвращают, и это всего мне чувствительнее, потому что в них находятся труды всей моей жизни, все, что составляло цель ее. Развязки покамест пе предвижу, да и признаться не разумею, какая тут может быть развязка? Сказать человеку «ты с ума сошел», пе мудрено, ио как сказать ему: «ты теперь в полном разуме»? Окончательно скажу тебе, мой друг, что многое потерял я невозвратно, что многие связи рушились, что многие труды останутся неоконченными, и наконец, что земная твердость бытпя моего поколеблена навеки \
90. С. JI. Пушкину (вторая половина февраля)
Очень благодарю Вас, дорогой Пушкин, за вашу память обо мне. Позвольте мне оставить у себя до завтра письмо Жуковского \ Мие хочется показать его Орлову, одному из самых горячих поклонников нашего славного покойника. Мне только что вернули мои бумаги 2, среди которых я нашел письмо Александра, пробудившее вновь все мои сожаления. Это письмо — единственное, сохранившееся у меня из всех многочисленных писем, которые он писал мне в разные эпохи своей жизни 3, и я счаст- лив, что нашел его. Итак, до завтра с письмом Жуковского.
Искренно преданный Вам Чадаев.