<<
>>

2.5.2. Проблема этически неприемлемой аргументации

Было бы неверным считать, что все пороки аргумен­тации выявлены в рамках традиционной логики и све­дены в законченный список под названием «Логичес­кие ошибки в аргументации». Соотношение логики и этики в определении пороков аргументации, равно как и в выработке ее правил и норм, - сложная и малоиссле­дованная проблема.

Примером радикального ее «реше­ния» может служить «Эристика» А.Шопенгауэра, ис­ходящего из довольно влиятельного в новоевропейской традиции понимания логики как относящейся к сфере «чистого мышления». B область логики, пишет А.Шо- пенгауэр, «...входят общие законы мышления, кото­рым подчиняется всякий ум в тот момент, когда он пре­доставлен самому себе, когда ничто ему не мешает, сле­довательно, в период уединенного мышления разумно­го существа, которого ничто не вводит в заблуждение. Наоборот, диалектика рассматривает одновременную деятельность двух разумных существ, которые думают в одно и то же время, откуда, конечно, возникает спор, т.е. духовная борьба. Оба существа обладают чистым разумом, и поэтому они должны бы согласиться друг с другом, на самом деле такого согласия нет, и это несог­ласие зависит от различных индивидуальностей, при­сущих субъектам, и потому должно считаться элемен­том эмпирическим» (142, с. 4-5).

Шопенгауэровское «решение» вопроса о роли логи­ки и этики в аргументации означает, по существу, вы­ведение аргументации за пределы как логики, так и этики. Критикуя аристотелевское различение диалек­тики, эристики и софистики, он вводит термин «эрис- тическая диалектика» («эристика»). Последняя опре­деляется как наука о стремлении человека показать, что он всегда бывает прав, независимо от того, прав ли он на самом деле (там же, с. 6). Открыто провозглашая установку на нечестную аргументацию, А.Шопенгауэр дает рекомендации относительно того, как обманывать реципиента в споре или приводить его в замешатель­ство.

Например, он советует использовать разнообраз­ные виды дефектной демонстрации.

Следует подчеркнуть, что А.Шопенгауэр пропаган­дирует нечестную аргументацию лишь для определен- ного круга ситуаций. Считая верность истине неосуще­ствимой или бесполезной в тех случаях, когда тезис ар­гументации явно противоречит уже сложившемуся мнению реципиента, немецкий философ пишет: «...всякому человеку свойственно при совместном мышлении, что стоит ему только узнать, что чьи-либо мысли относительно данного предмета разнятся от его собственных, TO он вместо того, чтобы прежде всего проверить свою мысль, всегда предпочитает допустить ошибку в чужой мысли. Другими словами, всякий че­ловек уже от природы желает быть правым» (142, с. 5).

Вместе с тем он не считает стремление ко лжи цен­ностью более высокой, чем стремление к правде. Дело B том, что соблюдение установок идеального аргумента­тора малоэффективно: «Легко соглашусь с тем, что всегда надо стремиться к правде и что не надо быть пристрастным к собственным взглядам; но откуда знать, будет ли другой человек придерживаться того же мнения, что и мы» (там же, с. 10). «Совсем иное дело, - считает автор «Эристики», - если бы господствовала правда и искренность; но нет возможности ни рассчи­тывать на них, ни руководствоваться этими принципа­ми, потому что за такие хорошие качества награда бы­вает весьма плохая» (142, с. 9). По мнению А.Шопенга- уэра, склонность человека упорствовать в заблуждени­ях из нежелания показаться неправым столь велика, что прямое выдвижение тезиса, явно противоречащего мнению реципиента, вызывает, как правило, лишь упорное сопротивление реципиента и может лишь ук­репить его в таких заблуждениях.

Желая убедить кого-либо в истине, находящейся в противоречии с заблуждением, которого он крепко при­держивается и которое, следовательно, составляет для него некоторый интерес, не следует прибегать, советует А.Шопенгауэр, к открытой аргументации. Поскольку прямое выдвижение тезиса в таких случаях не приве­дет к успеху, нужно действовать иначе: «...мы должны, наоборот, хранить свое заключение совершенно in petto, изолировать его и выставлять только посылки, но зато полно, ясно и всесторонне.

Отнюдь мы не долж­ны выводить сами заключение, но заставить это делать того, кого хотим убедить. Признать это он может потом втайне, сам для себя и с тем большею правдою. Тогда он легче соглашается с истиной, т.к. не будет стыдиться, что его убедили, наоборот - будет гордиться тем, что познал истину и пришел к такому убеждению сам. Так тихо и незаметно должна проникать истина среди лю­дей» (142, с. 69).

При всей эксцентричности шопенгауэровской «Эристики» нельзя не признать серьезности поднимае­мой в ней основной проблемы - а именно проблемы не­честности аргументации, без изучения которой наши представления об этике аргументации будут существен­но неполны.

Для нормального человека преднамеренное распро­странение лжи не является самоцелью. Побудительны­ми мотивами к такого рода деятельности могут стать особенности характера. Так, человек, испытывающий удовольствие от того, что ему удается убеждать других в истинности своих утверждений, может не устоять пе­ред соблазном попытаться убедить реципиента в истин­ности ложного утверждения, если «спортивный инте­рес» и желание самоутвердиться таким образом ока­жутся слишком сильными, а гносеологические и нрав­ственные ограничители - слишком слабыми. Желание самоутверждения в таких случаях иногда сочетается и с утилитарной заинтересованностью.

Умение убеждать в чем угодно, в том числе и во лжи, да еще извлекая при этом выгоду, в Древней Греции преподавалось софистами. Софист Горгий в одноимен­ном диалоге Платона похваляется, что может обучить человека ораторскому искусству, которое позволит ему получить власть над людьми, склоняя их к принятию выгодных для него, хотя и заведомо неверных, реше­ний. «Далее, я утверждаю, - говорит Горгий, - что если бы в какой угодно город прибыли оратор и врач и если бы в Народном собрании или в любом ином собрании за­шел спор, кого из двоих выбрать врачом, то на врача никто бы и смотреть не стал, а выбрали бы того, кто вла­деет словом, - стоило бы ему только пожелать. И в сос­тязании с любым другим знатоком своего дела оратор тоже одержал бы верх, потому что успешнее, чем любой другой, убедил бы собравшихся выбрать его и потому, что не существует предмета, о котором оратор не сказал бы перед толпою убедительнее, чем любой из знатоков своего дела.

Вот какова сила моего искусства и его воз­можности» (100, 456в-с). Сам Горгий считает, что иску­сством этим следует пользоваться осторожно, приме­нять его лишь во благо, однако вряд ли все его ученики соблюдали это требование.

Установка на использование в качестве тезисов аргу­ментационных конструкций лишь истинных утвержде­ний не всегда последовательно реализуется и людьми, обладающими довольно высокими нравственными каче­ствами. Такие люди могут лгать не из желания самоутве­рждения или получения выгоды, а из побуждений, кото­рые можно назвать благородными. Проблема «лжи во благо» является далеко не тривиальной (см., напр.: 170).

Д.И.Дубровский, посвятивший проблеме доброде­тельного обмана одну из глав своей книги «Обман. Фи­лософско-психологический анализ», рассматривает в качестве возможных субъектов добродетельного обма­на не только отдельные личности, но также коллекти­вы, социальные группы и социальные институты (госу­дарственные органы, общественные организации, их руководящие звенья и т.д.). Он подчеркивает: «По­скольку особенность добродетельного обмана определя­ется именно благим намерением, возникает вопрос о действительности и действенности благого намерения, о его соответствии общечеловеческим ценностям и выс­шим ценностям того социального субъекта (индивиду­ального, коллективного, массового), которому рассчи­тывают оказать благодеяние. C этими вопросами как раз и связаны наибольшие теоретические трудности, возникающие при исследовании проблематики добро­детельного обмана. Они касаются противоречивости со­циальных отношений, межличностных коммуника­ций, проективности и амбивалентности душевных сос­тояний личности, неопределенности многих ее интен­ций, а также недостаточности, слабости научного пони­мания того чрезвычайно сложного и динамичного кон­тинуума явлений, которые образуют внутренний мир человека» (47, с. 27).

Применительно к рассматриваемой проблематике имеет смысл различать два вопроса. Во-первых, вопрос о порочности, нечестности аргументации и, во-вторых, вопрос о том, оправданно ли для человека лгать, в том числе и аргументировать ложный тезис.

Разумеется, человек, сознательно стремящийся к тому, чтобы мысль, которую он считает ложной, была принята ре­ципиентом как истинная, не есть образцовый аргумен­татор, его аргументация в данном случае не честна и, следовательно, дефектна. Ho должен ли человек стре­миться к тому, чтобы быть идеальным аргументатором в любых ситуациях?

Положительный ответ на поставленный вопрос вызы­вает сомнения. Если в сфере научных исследований ложь считается недопустимой, в области политики ее до­пустимость проблематична, то в области межличност­ных отношений она иногда бывает необходима. B тех случаях, когда правдивая информация может причи­нить моральную травму человеку, подорвать его веру в собственные силы, причинить вред его отношениям B семье, не представляется предосудительным отклонение от правил идеальной аргументации. Многим доводилось оказываться в ситуации, когда ответа на поставленный вопрос избежать нельзя, но правдивый ответ дать невоз­можно в силу упомянутых условий, и потому из благих побуждений собеседник вводится в заблуждение.

Еще одна разновидность дефектной аргументации, связанная с сознательным использованием суждений, заведомо не соответствующих реальности, - приведе­ние заведомо ложных посылок в пользу тезиса, в истин­ности которого данный аргументатор уверен. (Случаи использования ложных посылок для обоснования заве­домо ложного тезиса принципиально не отличаются от тех, которые были охарактеризованы выше.) Мотивы, побуждающие человека использовать заведомо ложные утверждения в помощь тезису, выразительно описаны С.И.Поварниным. B подобной ситуации, замечает он, «...не всякий подумает: «не убеждаешься в истине - ну, значит, Бог с тобой. Сам себе вредишь» или «значит, не­чего с тобою и разговаривать». Иные не так легко при­миряются с неудачей; другие - слишком любят ближ­него своего, чтобы лишить его истины, и поэтому не прочь пустить в ход, во славу истины, некоторые улов­ки. Например, почему не подмалевать какого-нибудь факта, не придать ему несколько подробностей, кото­рые судьба забыла ему придать? Почему не смягчить или не усилить краски? И так ли уж вредны маленькие софизмы, если цель хорошая и большая? Подобные лю­бители ближнего и истины рассуждают так: «Вот чело­век хороший, который не хочет принять истины и ба­рахтается, когда я хочу навязать ему ее.

Как оставить бедного в заблуждении? Возьму-ка я себе греха на душу и т.д.» (107, с. 24).

Использование ложных посылок может быть обус­ловлено не только индивидуальными склонностями ар­гументатора, но и его социальными обязательствами, профессиональной или иной институциональной при­надлежностью. «Аргументатор по обязанности» неред­ко находится в зависимости от связанных с этим огра­ничений и поощрений. Система ограничений и поощре­ний зависит от характера того института, в рамках ко­торого действует аргументатор. Если институт допуска­ет или даже поощряет ложь во имя «благих» или «нуж­ных» целей, то это не может не сказываться на деятель­ности отдельных его представителей. B рамках науч­ных сообществ, как правило, требование привержен­ности истине достаточно сильно. Что же касается поли­тических партий, то здесь соблюдение подобного требо­вания не столь обязательно, особенно если его наруше­ния оправдываются искренним желанием расширить или сохранить влияние данной партии.

B резкой форме влияние партийной принадлежнос­ти на поведение и взгляды людей в первой половине XX века характеризовал И.А.Ильин в статье «Яд партий­ности». «В борьбе за власть, - пишет он, - одержимые партийные честолюбцы обычно обращаются ко всем средствам и не останавливаются даже перед самыми низкими. Они лгут в доказательствах и спорах, заведо­мо обманывают избирателей, клевещут на конкурентов и противников... Человек... начинает верить в то, что только его партия владеет истиной, и притом всею ис­тиной и по всем вопросам. Постепенно партийное наст­роение становится чем-то вроде «миросозерцания», партийная программа превращается в догмат, а пар­тийная польза - в критерий добра и зла» (55, с. 80-81).

Еще один вид сознательного введения реципиента в заблуждение относительно адекватности аргументаци­онной конструкции - использование заведомо непра­вильной формы рассуждения. B работах по теории аргу­ментации, а также в работах общегносеологического и логического характера вопросы об истинности утверж­дений и о логической форме рассуждения, как правило, разделяются. B то время как первые могут быть истин­ными или ложными, логическая форма рассуждения и соответственно демонстрация могут быть правильными или неправильными. Разумеется, не всякий аргумента­тор и не во всех случаях рефлексирует над процессом ар­гументации. Большинство людей рассуждают, вообще не зная, что существуют логические формы рассужде­ний. Однако использование форм рассуждений, которые аргументатор считает неправильными, предполагает, что он имеет какие-то представления о них. Эти пред­ставления не обязательно должны быть получены из курса логики. Они могут существовать в виде соображе­ний типа: «Я знаю, что из того, что верно А, еще не сле­дует, что верно В, однако сделаю вид, что следует». Склонность человека обманывать другого в подобных вопросах стимулировала, особенно на начальном этапе, развитие логики. Так, значительные усилия Аристотеля были направлены на разработку средств, позволяющих вскрывать софистические уловки и защищаться от них.

Сознательное использование неправильной демон­страции практически не бывает самоцелью. Однако оно служит для того, чтобы достичь принятия реципиентом тезиса, когда в распоряжении аргументатора не имеет­ся достаточного числа посылок, которые позволяли бы вывести тезис путем правильного рассуждения. Моти­вы такого рода нечестности - те же, что и при введении в заблуждение реципиента относительно истинности тезиса или посылок.

C последним обстоятельством традиционно связыва­ется использование ad hominem, выше рассмотренного в гносеологическом плане в качестве довода иррелева- нтного, т.е., строго говоря, не имеющего отношения K делу. Однако ad hominem имеет и этический аспект. Изучение этого аспекта предполагает уточнение пред­ставлений о праве реципиента принять или отвергнуть аргументацию, о его свободе в этом отношении. Нару­шение данного права связано не только с внешним, «материальным» воздействием на реципиента, но и с информационным воздействием в ходе аргументации на его эмоциональную сферу, внутренний мир. Подоб­ное воздействие способно ограничить свободу не в мень­шей степени, чем воздействие физическое.

Уместно в связи с этим вспомнить слова С.Л.Франка об уровне реальности, который не является материаль­ным, но с элементами которого мы вынуждены считать­ся не менее, чем с элементами материального мира. Это мир наших чувств, желаний, иллюзий, предпочтений. «Такие явления, как «плохое настроение», «каприз­ность», «самодурство» и т.п. - мое собственное или чу­жое, - могут часто быть для меня труднее преодолимы­ми препятствиями на моем жизненном пути, чем все чисто внешние трудности, т.е. трудные для меня факты внешнего мира... Если, например, мимолетная при­хоть, заблуждение, влечение сгущается и крепнет, превращается в то, что мы называем «тяжелым харак­тером», или в то, что мы называем «губительной, ос­лепляющей страстью», или даже в неизлечимую ду­шевную болезнь - то, что прежде менее всего причисля­лось к действительности, а, напротив, явно ей противо­поставлялось, становится для нас неумолимо суровой, горькой, непреодолимой для нас действительностью» (131, с. 257-258). Сегодня ad hominem используется как один из эффективных способов произвести такие изменения во внутреннем мире человека, когда свобод­ное восприятие аргументации, рациональная ее оценка становятся практически невозможными.

B этом плане многие доводы к личности, не будучи иррелевантными, являются этически неприемлемыми. Так, если даже «чтение в сердцах» адекватно отражает реальное положение дел (например, утверждение типа: «Вы не соглашаетесь со мной, потому что самолюбие мешает Вам признать очевидную истину»), то такого рода довод, примененный в неподходящей ситуации, например в публичной дискуссии, должен быть оценен как оскорбительный и являющийся показателем низ­кой аргументационной культуры самого аргументато­ра. Ведь этическая установка идеального аргументато­ра предполагает отношение аргументатора к реципиен­ту как к равному себе. «Читая в сердцах», мы факти­чески отказываем реципиенту в способности объектив­ного взгляда на рассматриваемый вопрос, в то время как себя считаем имеющими такую способность.

Довод к личности опасен и своим психологическим эффектом. Он может настроить реципиента против ар­гументации, против тезиса (даже если этот тезис ве­рен), когда реципиент воспринимает довод к личности как обидный для себя. B других случаях, когда довод к личности принимает характер, лестный для реципиен­та, он может побудить реципиента принять ложный те­зис, настроив его на некритический по отношению к ар­гументации лад. Аргументация такого рода обычно со­держит замечания типа: «Вы как умный (проницатель­ный, осведомленный, эрудированный, непредвзятый, благородный и т.п.) человек не можете не согласиться, что...» B этих случаях довод к личности создает усло­вия для преувеличения степени правдоподобия рассуж­дения, когда стирается грань между «иногда» и «всег­да», «часто» и «всегда», «иногда» и «часто».

Таким образом, известная осторожность, предлагае­мая в отношении универсального запрета на доводы к личности, вовсе не означает, что эти доводы всегда оп­равданны. Более того, опасности, связанные с чрезмер­ным увлечением доводами к личности и родственными им, а также со снисходительностью к такого рода дово­дам, гораздо более серьезны, чем возможные отрица­тельные последствия излишней академичности и не­предвзятости в аргументации. Человек, категорически отвергающий любые разновидности этих доводов, мо­жет казаться излишне простодушным, он тратит много сил на разбор утверждений того, кто этого не заслужи­вает. И все же такой человек представляется гораздо привлекательнее, чем тот, который беззастенчиво поль­зуется доводами к личности, «чтением в сердцах», объ­являя фактически не заслуживающими доверия и не способными к истинному суждению всех, кто с ним рас­ходится во мнении, и наделяет всяческого рода досто­инствами лишь себя и своих единомышленников.

Такого рода доводы находят благодатную почву в по­литике, засоряют повседневное общение, пропаганди­руются средствами массовой информации, могут де­формировать философскую аргументацию, аргумента­цию в других науках. Привычка пользоваться довода­ми к личности ведет к дисквалификации аргументато­ра - ведь использование такого рода доводов требует го­раздо меньших усилий, чем рассмотрение существа де­ла, поиск релевантных и достаточно надежных основа­ний для того или иного тезиса.

Проблема недопустимого с этической точки зрения ad hominem может быть связана и с проблемой «недоб­рожелательной правды», как ее ставит Д.И.Дубровс- кий. «Ведь поборники правды, - пишет он, - далеко не всегда руководствуются добрыми целями. Как часто точные факты, неопровержимая информация исполь­зуются ими в качестве оружия против недругов, кон­курентов, а то и просто из самых низменных побужде­ний - зависти, недоброжелательства, злорадства. B та­ких случаях тяжкую, горестную правду сообщают с яв­ной (плохо прикрытой) радостью, широко пропаганди­руют, повторяют. Мы видим это не только на уровне взаимоотношений индивидуальных субъектов, но и на уровне общений коллективных, в том числе институци­ональных субъектов - вплоть до взаимоотношения го­сударств. Подобная активность, как правило, идет вразрез с элементарными нормами нравственности, выглядит аморально» (47, с. 33).

Итак, аргументация может быть порочной в логико­гносеологическом или этическом отношении, оставаясь тем не менее аргументацией в силу специфичности сво­ей языковой реализации, стремления аргументатора к принятию тезиса реципиентом, а также в силу призна­ния аргументатором реципиента как относительно сво­бодного в принятии этого тезиса. Нередко мы встреча­емся с формами вербального воздействия, сходными с аргументацией по своей логической структуре, но не имеющими хотя бы одного из двух последних назван­ных признаков. Субъект таким образом организованно­го речевого воздействия может не иметь целью внутрен­нее принятие тезиса или же не рассматривать реципи­ента как свободного относительно принятия тезиса. Та­кого рода способы вербального воздействия оправданно будет называть вырожденной аргументацией, или псев- доаргументацией.

Для некоторых разновидностей вырождения аргу­ментации характерно отсутствие стремления субъекта (псевдоаргументатора) к внутреннему принятию тезиса реципиентом. Показательные примеры такого рода pac- суждений связаны с именами софистов. Известно, что со­фисты, пользуясь различными хитроумными способа­ми, строили рассуждения, заключениями которых явля­лись заведомо ложные и неприемлемые суждения типа: «Отец человека - собака» или «Человек имеет рога». Бу­дучи людьми безусловно проницательными, софисты не могли всерьез рассчитывать на внутреннее принятие ут­верждений такого рода, на то, что какой-нибудь человек искренне поверит в их истинность. Цель софистов в та­ких случаях заключалась в ином: в том, чтобы привести собеседника в замешательство, поставить его в тупик, продемонстрировать собственное искусство или, говоря словами Аристотеля, показаться мудрым. Между тем ло­гическая структура софистических построений совпада­ет с аргументационной. Вспомним в связи с этим один из известных софизмов, приведенных в платоновском «Эв- тидеме». Софист спрашивает у своего собеседника, есть ли у него собака. Получив положительный ответ, он спрашивает, есть ли у нее щенята. И снова следует утвер­дительный ответ. «А их отец, конечно, собака же?» - спрашивает софист. «Конечно», - отвечает собеседник. Затем выясняется, что и отец щенят принадлежит этому человеку. После чего следует вывод софиста: «Значит, этот отец - твой, следовательно, твой отец - собака, и ты - брат щенят» (99, с. 146-147). B основе данного со­физма лежит рассуждение: «Отец щенят - собака. Этот отец - твой. Следовательно, твой отец - собака». Это рас­суждение само по себе неправильное, но его правомерно рассматривать не как дефектную аргументацию, а как аргументацию вырожденную, поскольку есть все основа­ния полагать, что софист в данном случае не имеет реаль­ной цели убедить собеседника в том, что его отец - соба­ка, и в самом платоновском диалоге собеседник не согла­шается с этим выводом. Софисту, однако, удалось проде­монстрировать свое искусство и поставить собеседника в затруднительное положение, заставить его усомниться в последовательности собственных утверждений.

Псевдоаргументация с целью поставить реципиента в затруднительное положение, когда добиться внутрен­него принятия им тезиса заведомо невозможно, доста­точно часто встречается в споре, особенно в тех его ви­дах, которые, пользуясь терминологией С.И.Поварни- на, можно назвать «неджентльменскими». Это могут быть доводы к личности, ставящие под сомнение ком­петентность оппонента, всевозможные ложные безот- ветственныенамеки, «палочные» доводы.

Современные коммуникативные технологии, ис­пользующие мощные средства воздействия на подсоз­нание человека, направленные на понижение уровня рациональности реципиента, когда это необходимо для наиболее эффективного усвоения им желаемых моде­лей поведения, также прибегают к вырожденной аргу­ментации или квазиаргументации. B подобных случа­ях могут приводиться и соображения в пользу жела­тельного для квазиаргументатора «решения» или «вы­бора», который должен сделать реципиент, способные создать иллюзию рационального рассуждения. Тем не менее максимально возможная жесткость управления достигается здесь иными средствами.

Распространение рыночных отношений на сферу ар­гументации создает новые ситуации, для осмысления которых требуются более богатые концептуальные средства, чем те, которые разработаны в рамках подхо­дов, определяемых классическими идеалами. Эти под­ходы предполагают не только свободу реципиента, но и свободу аргументатора, обосновывающего собственные взгляды. Феномен «нанятого» аргументатора, «профес­сионала», умеющего оставить в стороне собственные взгляды на обсуждаемый вопрос и работать на любую из конкурирующих сторон (меняя свободу аргумента­тора в классическом смысле на приемлемый гонорар), порождает новые проблемы, касающиеся этики аргу­ментации.

Современные средства массовой информации широ­ко пропагандируют в качестве образцовых примеры ар­гументации, явно нарушающей этические нормы, тра­диционно рассматривавшиеся в качестве призванных регулировать публичную аргументацию. Это прежде всего запрещение оскорбительных выпадов в адрес участников дискуссии или третьих лиц, клеветничес­ких заявлений, различного рода неоправданных «дово­дов к личности». Ha практике нарушения подобных норм имели место всегда, но именно их соблюдением определялся уровень аргументационной культуры че­ловека и общества.

Успешная попытка связать классические идеалы с ре­альностью переговорных процессов представлена в рабо­те С.Альбин (151). Утверждая, что в международных пе­реговорах такие ценности, как справедливость и поря­дочность, имеют тактическое значение (стороны ссыла­ются на соответствующие принципы, стремясь использо­вать их в собственных целях), эта исследовательница вы­деляет четыре трактовки понятий справедливости и по­рядочности, а также условий, при которых подобные по­нятия приобретают сколь-нибудь серьезное значение.

Первый подход предполагает, что соображения спра­ведливости не влияют ни на переговорный процесс как таковой, ни на содержание достигнутого соглашения, - справедливость связывается с выполнением уже приня­того соглашения. Интеллектуальные корни такого под­хода С.Альбин видит в минималистском взгляде на справедливость, который характерен прежде всего для моральной теории Т.Гоббса. Применительно к перего­ворам подобный взгляд означает, что любые уступки или обязательства, принимаемые в ходе переговоров, основываются на учете соотношения сил участников. B случае асимметрии сил более сильная сторона стремит­ся использовать свое преимущество, чтобы получить выигрыш, соответствующий силовому превосходству, а более слабой стороне приходится идти на уступки. Та­ким образом, стороны ведут торг, стараясь получить все, на что они могут рассчитывать при данном раскла­де сил, и вовсе не стремятся к «справедливому» или «честному» результату. B основе достигнутого соглаше­ния лежит именно соотношение сил («сила» мо^кет быть военной, экономической, ресурсной), а не какие- либо беспристрастные критерии.

Использование силовых преимуществ в стремлении максимизировать выгоду не означает, что международ­ные переговоры должны рассматриваться как амораль­ные или беспринципные. Во-первых, эгоизм государств обосновывается ссылкой на обязанность национальных лидеров обеспечивать безопасность и благосостояние своих сограждан. Во-вторых, в процессе переговоров сохраняются интеллектуальная свобода и рациональ­ность участников. Однако понятие справедливости как таковое имеет отношение лишь к фазе выполнения сог­лашения.

B рамках второго из подходов, рассматриваемых С.Альбин, основой прогресса в переговорах являются общие для участвующих сторон представления о спра­ведливости и порядочности, желание достичь справед­ливого решения проблемы или заключить «честную сделку». B этом случае переговоры рассматриваются как последовательность шагов, состоящих в обоюдном признании значимых положений и взаимных уступ­ках. Однако такие переговоры, считает С.Альбин, воз­можны лишь при условии равенства сил и совместимос­ти этических понятий. И то и другое далеко не всегда имеет место. «Когда на поведение сторон влияют пред­ставления о справедливости и порядочности, - пишет С.Альбин, - возникают сложности, связанные с тем, что такие представления могут оказаться противопо­ложными вследствие различий в культурных нормах, возможностях и историческом опыте, степени ответ­ственности в отношении рассматриваемой проблемы и т.д. Такие конфликтующие представления неизбежно становятся предметом дискуссии и не могут служить ориентиром в переговорах или содействовать их прог­рессу; в действительности они могут вызвать неприми­римость и завести дело в тупик» (151, р. 263).

Приверженцы третьего подхода настаивают, что представления о справедливости и порядочности, не­редко вызывающие разногласия, являются частью пе­реговорного процесса. Соглашение, достигаемое в итоге переговоров, должно быть результатом согласования и примирения этих представлений. C подобных позиций задача определения норм, на которых должно основы­ваться соглашение, рассматривается как центральная задача переговорного процесса. Предполагается, что первоначальные интерпретации «честной сделки» или «справедливой уступки» модифицируются и комбини­руются в ходе выяснения вариантов и уравновешива­ются в итоговом соглашении. Ho в ситуации асиммет­рии сил трудно ожидать, что сторона, находящаяся в более выгодном положении, согласится на потери из со­ображений «справедливости» или «порядочности» или что более слабая сторона сможет эффективно отстаи­вать эти принципы.

Представители последнего из рассматриваемых

С.Альбин подходов выдвигают на первый план пробле­му критерия справедливости результатов переговоров. Предлагаемые критерии могут основываться как на по­зиции, согласно которой сам факт принятия решения в результате переговоров свидетельствует о справедли­вости этого решения, так и на особых нормах, призван­ных обеспечить справедливость соглашения, - напри­мер, принципов «равного выигрыша» или «равной жертвы». С.Альбин признает, что использование эти­ческих критериев, которые были бы действительно бес­страстными и внешними по отношению к конкретным ситуациям и интересам, чрезвычайно редко встречает­ся как в литературе, так и в практике переговоров.

Так или иначе, в современных исследованиях по этике переговоров находят определенное преломление черты классического идеала аргументации. Однако авторы не могут не осознавать ограниченности сферы их действия, зависимости их использования от совпадения множества условий, которое редко имеет место в действительности.

<< | >>
Источник: Алексеев А.П.. Философский текст: идеи, аргументация, образы.- М.,2006. — 328 с.. 2006

Еще по теме 2.5.2. Проблема этически неприемлемой аргументации: