§ 3.7. Результаты почвенно-археологических исследований следов древнего и средневекового земледелия в Кисловодской котловине.

Особым направлением в изучении системы расселения древнего и средневекового населения Кисловодской котловины стало исследование следов их агрикультурной деятельности, которое распознается в ландшафте в виде террас и земледельческих наделов разных типов.

С середины 1990-х годов внимание целого ряда специалистов - археологов и почвоведов - привлекали вопросы, связанные с изучением древних земледельческих террас в Кисловодской котловине. В итоге, к началу наших исследований следов террасного земледелия, начавшихся в 2005 г., существовали две точки зрения на время возникновения и функционирования этого агрикультурного феномена: 1) террасные комплексы в окрестностях Кисловодска были созданы в IV-II тыс. до н.э. населением, оставившем памятники майкопской культуры (Скрипникова, 2004. С. 181-184; 2007, С. 40); 2) террасы создавались аланским населением эпохи раннего Средневековья и являются следами их сельскохозяйственной деятельности (Arzhantseva et als., 2001. P. 120; Аржанцева и др., 2004. С. 8; Афанасьев и др., 2004. С. 71-85; Коробов, 2004б).

Наши работы позволили по-иному взглянуть на предмет исследований и реконструировать комплексную динамическую ландшафтно-культурную картину эволюции форм земледелия в связи с динамикой климата и формами организации аграрной отрасли производящего хозяйства древнего населения региона.

В течение девяти полевых сезонов 2005-2013 гг. нами проводились почвенно-археологические исследования террас и других участков древнего и средневекового земледелия в Кисловодской котловине. Они включали в себя ГИС-картографирование террасных участков с помощью аэрофотосъемки, картирование видимых контуров террас и межевых стенок в поле с помощью GPS

и инструментальную топосъемку современной поверхности.

В итоге была выработана, апробирована и стала широко применяться новая форма научного поиска следов древнего и средневекового земледелия. В основе ее лежит тесная интеграция геоинформационных технологий, археологии, почвоведения и геоморфологии ландшафта.

В большинстве случаев в отечественных исследованиях до настоящего времени о земледелии у древних народов судили лишь по остаткам семян культурных растений, а также по находкам орудий для обработки почвы и переработки урожая. Примеры обнаружения следов древнего земледелия в ландшафте единичны, и показывают лишь наличие пахотных горизонтов почвы, погребенной под естественными и искусственными насыпями (Александровский, Кренке, 1995; Гунова и др., 1996; Алешинская и др., 2008). Разработанный нами подход позволил впервые не только диагностировать в почве следы земледельческой активности древнего населения, но и оценить площади обрабатываемых угодий в различные исторические эпохи, реконструировать агротехнические приемы, раскрыть ландшафтно-экологические последствия древнего земледелия.

В результате проведенных работ выделяется три типа

сельскохозяйственных угодий, функционировавших в Кисловодской котловине в разное время:

- крупные террасы с высокими откосами на крутых склонах (тип 1);

- каскады из длинных невысоких террас на пологих склонах (тип 2);

- прямоугольные наделы, разграниченные межевыми валами/стенками на ровных мысах в нижней части склонов (тип 3) (рис. 102).

Одним из способов решения вопроса о времени возникновения и использования сельскохозяйственных наделов разных типов является изучение пространственной приуроченности угодий к поселенческим памятникам разных эпох.

На аэрофотоснимках был выделен 131 участок террас первого типа общей площадью более 635 га и 90 участков террас второго типа площадью более 688 га. Результаты картографирования террас разных типов заложили основу для их дальнейшего анализа методами ГИС.

Построенные в ходе анализа карты с очевидностью говорят о том, что ареалы террас разного типа не совпадают (рис. 104). Террасы первого типа распределяются более или менее равномерно по долинам рек Аликоновка, Березовая, Кабардинка и Сухая Ольховка, занимая центральную часть Кисловодской котловины на высотах от 900 до 1500 м. Имеется небольшое количество подобных террас в нижнем течении Эшкакона и на левом берегу Кич-

Малки. Территория, занятая террасами первого типа, достигает по площади 129

2

км , а по периметру - 69 км.

Террасы второго типа обнаруживаются на ограниченных территориях в специфических ландшафтных условиях по обоим берегам Эшкакона в его нижнем течении, а также на р. Теплушке и Перепрыжке, и в небольшом количестве на правом берегу Подкумка напротив современного селения Первомайское. Отдельные небольшие участки подобных террас можно встретить в боковых балках Аликоновки, Березовой, Сухой Ольховки, а также на правом берегу Подкумка ниже впадения в него указанных рек.

распространения террас второго типа приходится на нижнее течение Эшкакона в

2

месте впадения его в Подкумок и составляет около 49 км и 34,5 км по периметру. Следует отметить, что террасы второго типа сохраняются хуже, поскольку занимают пологие склоны нижних участков холмов, где происходит накопление эрозионного материала и сглаживание рельефа. Кроме того, некоторые из этих участков активно распахивались в советское время. О том, что данный вид террас мог занимать большие ареалы, могут свидетельствовать некоторые архивные документы, например, фотографии 1930-х годов (рис. 105). Так, в

Государственном архиве Российской Федерации хранятся фотографии подсобного хозяйства «Аликоновка», созданного в начале 1930-х гг. для

снабжения продуктами питания сан. им. Горького в г. Кисловодске (Ф. 4737. Комиссия содействия ученым при СНК СССР^[6]). На заднем плане одной из фотографий отчетливо проступают контуры невысоких террас второго типа, местоположение которых в настоящее время не устанавливается.

Третий тип земледельческих угодий, открытый нами в Кисловодской котловине, представлен прямоугольными полями с межевыми стенками. Такие поля всегда располагаются в нижней пологой части склона в зоне минимальной эрозии, на выходах песчаника. Площадь отдельных участков невелика - от 0,03 до 0,2 га; межевые стенки высотой до 0,2-0,5 м сложены из камней. Третий тип земледельческих угодий практически не виден на имеющихся аэрофотоснимках (требуются аэрофотоматериалы, полученные с меньшей высоты полета), поэтому их обнаружение возможно только при визуальном осмотре территории при благоприятном освещении. В настоящий момент нами открыто три участка подобных следов межевания в долинах Кич-Малки, Березовой и Аликоновки (Борисов, Коробов, 2009; Коробов, 20126; Коробов, Борисов, 2012; Korobov, Borisov, 2013). Еще один подобный участок распознается на аэрофотоснимках у подножья холма, занятого укреплением Подкумское 6 на окраине пос.

Сопоставление ареалов террасирования Кисловодской котловины с расположением обнаруженных здесь 13 поселений майкопской культуры (рис. 106) не позволяет согласиться с утверждением о высокой плотности земледельческого населения эпохи раннего бронзового века и приуроченности практически всех террас к поселениям IV-II тыс. до н.э., сделанным М.И. Скрипниковой (Скрипникова, 2004. С. 183). Очевидно, что численность населения в Кисловодской котловине в эту эпоху была несопоставимо меньше численности населения последующих периодов. Поэтому вряд ли стоит предполагать, что авторами подобных колоссальных преобразований ландшафта были носители майкопской культурной традиции.

Гораздо более обоснованным выглядит сопоставление ареала террас первого типа с поселенческими памятниками кобанской культуры, насчитывающими 106 поселений (рис. 107) Они практически отсутствуют в нижнем течение Эшкакона, где в небольшом количестве находятся террасы первого типа, что может объясняться худшей степенью изученности данного микрорегиона. Очевидно также несовпадение зон распространения кобанских поселений и террас второго типа, что вряд ли может рассматриваться как случайность.

Последующий период активного заселения котловины, наблюдаемый в позднесарматское время, отмечен поселенческими памятниками сарматской (35 поселений и 16 укреплений) и раннего этапа аланской культур (18 поселений и 50 укреплений).

Повсеместное бытование аланских укреплений и поселений эпохи раннего Средневековья (236 памятников) с очевидностью совпадает с зонами существования террас обоих типов, и может объясняться их присутствием на данной территории (рис. 109). В последующий период X-XII вв. количество поселений резко сокращается, но они укрупняются, превращаясь в огромные агломерации, большинство из которых располагается вдали от ареалов террасирования обоих типов. Однако пространственный анализ потенциальной сельскохозяйственной округи крупнейшего памятника этого времени - городища Рим-Гора (кат. № 86^[7]) в среднем течении Подкумка - показывает, что практически все террасы второго типа попадают в зону радиусом 6 км вокруг городища (рис. 110), что может рассматриваться как один из аргументов в пользу отнесения данных террас именно к X-XII вв.

Таким образом, проведенный пространственный анализ сопоставления ареалов террасирования с поселенческими памятниками разных эпох и культур не дал однозначного ответа на вопрос о времени возникновения и использования террас. Ответом на этот вопрос стали результаты почвенно-археологических исследований.

Установление хронологических рамок возникновения и бытования выделенных типов земледельческих наделов Кисловодской котловины является, пожалуй, наиболее сложным вопросом. В палеопочвоведении для этого зачастую используется радиоуглеродный метод датирования погребенных почв. В литературе имеются подобные примеры определения времени создания террас рассматриваемого микрорегиона. Так, М.И. Скрипникова на основании данных радиоуглеродного датирования гумуса погребенных под террасами почв установила период создания террас в районе 6400-5500 лет назад, и связала строительство террас со временем существования в регионе майкопской культуры эпохи ранней бронзы (Скрипникова, 2004. С. 181-184; 2007. С. 40). Коллектив почвоведов, работавших под руководством И.А. Аржанцевой, напротив, тем же методом установил дату формирования погребенных почв в 2330±40 лет т.н. и, используя поправку в 1000 лет, необходимых для формирования чернозема, отнес время создания террас к эпохе раннего Средневековья, датировав его VII в. н.э. (Turova et al., 2003. P. 97).

Как мы видим, к данным радиоуглеродного датирования гумуса погребенных почв следует относиться с известной осторожностью, а уж тем более к данным по возрасту гумуса окультуренных агротурбированных почв, в которых возможно удревнение этого возраста за счет углерода нижних горизонтов почвы. В связи с этим нам более надежной представляется датировка по находкам керамики - основной метод датирования памятников в археологии - позволяющий устанавливать возраст объекта с точностью от 100 до 500 лет.

Находки керамического материала, не связанного с культурным слоем поселений, - нередкое явление в археологии. Многими исследователями высказывалось обоснованное предположение, что керамические фрагменты могли попадать за пределы поселения вместе с бытовым мусором, вывозимым на сельскохозяйственные угодья в процессе их удобрения (Williamson, 1984; Wilkinson, 1989; Гунова и др., 1996. С. 119; O’Connor, Evans, 2005. P. 245). На основе данного предположения построена концепция, согласно которой при систематическом сборе подъемного материала по степени его более высокой концентрации могут выделятся места обитания древнего населения (‘site’), а зона меньшей концентрации фрагментов керамики маркирует сельскохозяйственную округу поселения (‘off-site’), причем концентрация подъемного материала уменьшается по мере удаления от поселения (Bintliff, 2000; Гарбузов, 2008). Если

Характерной особенностью практически всех изученных нами почвенных разрезов в Кисловодской котловине является присутствие в них большого количества керамических фрагментов, что позволяет датировать время функционирования участков земледелия разных типов. Определение времени функционирования террасных участков по обнаруженной в них керамике уже проводилось исследователями древнего земледелия Дагестана. Обнаруженная в погребенных почвах террас керамика была отнесена к эпохе раннего бронзового века, к этому же времени относится находящееся поблизости Верхнегунибское поселение. Дополнительным аргументом в пользу подобной датировки служит расположение склепового могильника среднего бронзового века на изученных участках террасного земледелия (Гаджиев, 1980. С. 11). Существуют примеры датирования террас по найденной в разрезах керамике и в зарубежной литературе (James et al., 1994. P. 412).

В более общем плане следует отметить, что высокая встречаемость керамики и присутствие в почвенном профиле горизонтов с ее высоким содержанием - довольно распространенное явление для Северного Кавказа. В частности, наличие погребенных агрикультурных горизонтов, насыщенных керамикой, описано в работе А.И. Ромашкевич для надпойменных террас рек Теберды и Кубани (1988. С. 38).

В рассматриваемом нами случае статистическая обработка керамических фрагментов, полученных в ходе почвенно-археологических исследований 20082013 гг., принесла следующие результаты.

Из более 3900 фрагментов керамики, обнаруженных в 134 разрезах, около 2340 (59,5%) относилось к кобанской культуре. Для данной керамики характерно преобладание красно-коричневой цветовой гаммы, очень мелкие примеси в тесте,

В пользу отнесения большинства фрагментов керамики, обнаруженной в погребенных почвах земледельческих террас, к кобанской культуре, говорит характерный орнамент, нередко встречающийся на найденных фрагментах. К числу типичных для данной эпохи орнаментов относятся ногтевые вдавления (рис. 111, 1, 10, 12, 14, 19, 21, 23), прочерченные косые линии в виде заштрихованных фигур (рис. 111, 3, 6, 9, 11, 13, 18), прорезной орнамент в виде полос, заполненных «жемчужинами» (рис. 111, 2), глубокие каннелюры на тулове сосудов (рис. 111, 7), ряды округлых наколов (рис. 111, 8, 15, 16, 19) и семечковидных вдавлений (рис. 111, 20; 113, 20).

Подобные декоры не встречаются в эпоху раннего Средневековья, но широко распространены во II периоде кобанской культуры согласно периодизации В.И. Козенковой (X-VII вв. до н.э.). Именно для этого времени характерны орнаменты в виде ногтевых и пальцевых вдавлений, исчезающие в скифское время (Козенкова, 1989. С. 14, 66). Обнаруженная в почвенных разрезах керамика имеет многочисленные аналогии среди находок сосудов западного варианта кобанской культуры, прежде всего с поселений Кисловодской котловины (Козенкова, 1989. С. 66-68; Табл. XI-XVI; 1998. С. 89-111; Табл. XXX- XLI).

Посуда эпохи раннего Средневековья составляет чуть более 35% от обнаруженной (более 1380 фрагментов); она характеризуется преобладанием серо-коричневой цветовой гаммы, крупными примесями кварца и твердым черепком. Поверхность фрагментов, как правило, заглаженная, изредка лощеная. Для этой посуды характерно отсутствие орнаментации; в редких случаях попадаются фрагменты столовых сосудов, которые могут быть отнесены к V-VIII вв. по имеющейся классификации керамики Кисловодской котловины (Малашев, 2001) (рис. 112, 18, 21; 113, 12, 21). Однако большинство подобных фрагментов

Около 200 керамических обломков (5,5%) не поддаются определению. В основном это черепки зеленовато-коричневой цветовой гаммы, напоминающие кобанскую посуду по составу теста, с большим количеством мелких примесей кварцевого песка, заглаженной или ангобированной поверхностью, но с твердым черепком, говорящем о более качественном обжиге сосудов. Аналогичная посуда была обнаружена в шурфах на укреплениях Воровские Балки 1, 2, 4-6 (кат. №№ 81-85). Из шурфа 1 на укреплении Воровские Балки 5 происходит также одна радиоуглеродная дата кости животного (Ki-16940 - 1680 ± 60 л.н.; 1δ 250-300 или 320-430 AD; 2δ 230-540 AD). Полученная радиоуглеродная дата для обнаруженной там же керамики имеет б0льший разброс в датировке (Ki-16943 - 1925 ± 100 л.н.; 1δ 40 BC-220 AD; 2δ 200BC-350AD), однако очевидно, что обе даты тяготеют к началу I тыс. н.э. (рис. 114; Таблица 17). К этому же времени, как нам кажется, следует относить описанную выше керамику.

Наконец, небольшое количество керамики (37 фрагментов), найденное в почвенных разрезах в 2011 г., относится к более позднему времени (рис. 113, 1-11, 14, 18). Для данной посуды характерно отсутствие видимых примесей, очень твердый черепок и следы производства на круге быстрого вращения. Преобладает серая и коричневая цветовая гамма, очень часто встречается орнамент в виде рифления из глубоких полос. Подобная посуда часто встречается на городищах XXII вв. (Рим-Гора, Уллу-Дорбунла - кат. №№ 66, 86) и является характерной именно для этого времени. Данный факт установлен в ходе многолетних раскопок одного из наиболее значимых памятников развитого Средневековья на Северном Кавказе - городища Нижний Архыз (Кузнецов, 1993. С. 47, 193, 195).

Разумеется, наши знания о керамике Кисловодской котловины ограничиваются отсутствием классифицированного и опубликованного материала из широкомасштабных раскопок на поселениях разных культур. Приведенные выше наблюдения являются предварительными и нуждаются в проверке в ходе

более профессионально выполненного анализа. Однако подобных

предварительных наблюдений достаточно для того, чтобы определить время функционирования разных участков земледелия в рамках известных археологических культур и статистически обосновать предполагаемые нами датировки.

Таким образом, проведенные нами почвенно-археологические исследования позволили прийти к реконструкции эволюции земледельческих приемов в Кисловодской котловине и определить время возникновения и функционирования участков земледелия разных типов (Борисов, Коробов, 2013. С. 183-205). Не останавливаясь подробно на раннем этапе террасного земледелия, связываемом с населением кобанской культуры, следует подчеркнуть, что нами установлен факт сооружения террас первого типа именно в этот период. Можно предполагать, что вначале кобанским населением обрабатывались участки в нижней части склонов, на пологих мысах, где мощность почвенного покрова, равно как и потенциальное плодородие почв, были максимальны. Здесь в 81 почвенном разрезе обнаружено 2880 фрагментов керамики, 57% которой относится к кобанской культуре, а 38% - к аланской. Возможно, в этот же период осваивались и водораздельные пространства, что следует из небольшого количества кобанской керамики (85 фрагментов, 79%), встречающейся в 12 устроенных на водоразделах почвенных разрезах. Хотя, не исключено, что с точки зрения кобанских земледельцев, водоразделы были менее предпочтительны, так как малая мощность почвенного профиля и высокая эрозионная опасность служили мощным сдерживающим фактором сельскохозяйственной экспансии на водоразделы.

Очевидно, устройство террас первого типа на крутых склонах было одним из последних этапов земледельческой активности населения этой эпохи, когда все более благоприятные для земледелия пространства были уже использованы. Керамический материал, проанализированный из 10 разрезов 2008-2013 гг., устроенных на террасах первого типа, составляет подавляющее большинство находок кобанской культуры (230 из 257 фрагментов, что составляет 89%).

Помимо находок фрагментов керамических сосудов, следует упомянуть о бронзовом шиле, обнаруженном в разрезе Б-92 в слое гумусированного делювия (рис. 111, 17). Оно относится к характерному для кобанской культуры типу бронзовых изделий с одним заостренным концом (тип III); наиболее близкие аналогии нашей находке имеются среди шильев типа I, найденных на территории котловины на поселении Уллубаганалы 2 и в могильнике Березовский 1 (Козенкова, 1998. С. 15-16. Табл. III, 10, 11). В пользу отнесения участков террас первого типа к кобанской культуре предскифского этапа (IX-VI вв. до н.э.) может говорить также радиоуглеродная дата, полученная в разрезе Б-181. Здесь на глубине 6 пласта были расчищены остатки каменной постройки, перекрытой слоем погребенной почвы террасы. Из каменного развала постройки происходит большое количество крупных фрагментов керамики кобанской культуры. Оттуда был получен образец угля (LuS-9112), радиоуглеродный возраст которого установлен в лаборатории университета г. Лунда (Швеция). Он определен в пределах 2850±50 л.н. (1δ 1090-930 BC; 2δ 1210-890BC) (Борисов, Коробов, 2013. Рис. 65). Таким образом, устроенная на склоне терраса, в погребенной почве которой обнаружена керамика кобанской культуры предскифского этапа (X-VII вв. до н.э.), перекрывает постройку, существовавшую на этом склоне в XII-IX вв. до н. э.

Террасы первого типа являются, вероятнее всего, результатом мотыжного земледелия (рис. 115, 1). Об этом свидетельствует сама форма террасных полей, где в основе положен принцип сохранения горизонтальности террасного полотна на всем ее протяжении, тогда как длина террасы может достигать 300-500 м; само полотно террасы может проходить по участкам склона различной крутизны, в результате чего ширина террасы существенно варьирует от нескольких метров до нескольких десятков метров. И при этом на всем протяжении терраса остается горизонтальной. Добиться этого результата можно лишь используя мотыгу, как единственный возможный инструмент, по крайней мере, на этапе создания

террасы.

Таким образом, не вызывает сомнений наличие исключительно высокоразвитого земледелия у населения кобанской культуры Кисловодской котловины и существования у него, очевидно, земледельческого хозяйственного уклада. Данное предположение противоречит существующим на сегодняшний день представлениям о носителях кобанской культуры как о племенах с преимущественно скотоводческим типом хозяйствования (Крупнов, 1960. С. 315316; Козенкова, 1989. С. 65; Марковин, Мунчаев, 2003. С. 166-168).

Примечательно, что данные о сельскохозяйственной направленности экономики кобанского населения Кисловодской котловины как земледельческо

скотоводческой подтверждаются палеоантропологическими материалами, полученными в ходе раскопок могильника Клин-Яр 3 (Дударев, Белинский, 2002. С. 52-53; Higham et al., 2010. P. 661-667; Белинский, 2011. С. 123). Не исключено, что кобанская культура в Кисловодской котловине заметно отличается от окружающего ее “кобанского мира” в силу своей беспрецедентной земледельческой активности, обусловленной чрезвычайно благоприятными почвенно-климатическими условиями.

Был реконструирован процесс создания террас кобанскими земледельцами, который заключался в активизации “контролируемой” эрозии, в ходе которой происходил рост террасы вверх и расширение террасного полотна. При этом требовалось большое количество вносимых удобрений для поддержания плодородия почв, что отражено в гигантском количестве керамических фрагментов кобанской культуры, содержащихся в погребенных почвах террас. Согласно нашим расчетам, на одном квадратном метре почвы террасы содержится до килограмма керамики (Борисов, Коробов, 2013. С. 184-185). В итоге постепенного освоения все более крутых склоновых позиций в финале существования кобанской культуры в Кисловодской котловине (ориентировочно это могло происходить в середине I тыс. до н.э.) антропогенное изменение ландшафтов в связи с земледельческой активностью достигло критического уровня. Террасами были покрыты практически все склоны и водораздельные плато на высотах от 900 до 1500 м. В наиболее благоприятных для сельскохозяйственной деятельности участках террасные поля изначально покрывали до 60-70% площади склонов.

Нам неизвестно примеров столь глубокого и масштабного

сельскохозяйственного преобразования ландшафтов, которое наблюдалось в Кисловодской котловине в эпоху позднего бронзового века. Вмешательство человека в природную среду региона было столь значительным, что малейшее изменение внешних условий могло привести к катастрофическим последствиям. Что и произошло в середине I тыс. до н.э., когда на широкой территории Европы прослеживается период резкого похолодания и увлажнения (Александровский, Бирина, 1987. С. 28-39; Van Geel et al., 2000. P. 659-644; Александровский, 2002. С. 109-119; Grove, 2004. Р. 498; Александровский, Александровская, 2005. С. 187; Holzhauser et al., 2005. P. 255-266). В этот момент происходит активизация эрозионных процессов, и запущенный кобанскими земледельцами механизм “контролируемой эрозии” стал неконтролируемым. Нами предложено называть данный этап развития почв и ландшафтов региона «Кобанской палеоэкологической катастрофой» (Борисов, Коробов, 2013. С. 191-195).

В результате произошедшего в середине I тыс. н.э. мощного размыва почвообразующей породы Кисловодская котловина надолго потеряла свою привлекательность не только для земледельцев, но и для скотоводов. Как уже указано в предыдущем разделе, с середины I тыс. до н.э. вплоть до первых веков н.э. жизнь в котловине замирает: памятники этого времени неизвестны. На протяжении пятисот лет территория оказалась практически заброшенной, о чем уже говорилось выше (Reinhold, Korobov, 2007. P. 196; Березин, 2011; Коробов, 2013б. С. 25-26).

Следующий этап освоения региона происходил во II-IV вв. н.э. К этому времени террасы первого типа оставались практически неплодородными; плодородие почвы восстановилось лишь в нижних частях склонов в зонах умеренного осадконакопления. Эти ландшафтные позиции также были террасированы и освоены в кобанскую эпоху. Об этом говорит значительное количество найденной керамики (280 из 451 фрагмента, 62,1%) в 14 заложенных здесь разрезах. Однако малый уклон местности создавал предпосылки для аккумуляции эрозионного материала и сглаживанию рельефа. Именно такие участки оказались наиболее пригодными для появившегося здесь в начале I тыс. н.э. аланского населения, о чем свидетельствует 115 фрагментов раннесредневековой (25,5%) и 56 фрагментов неопределенной керамики (12,4%) из почвенных разрезов.

Именно с аланским населением следует связывать новый тип земледельческих угодий - террасы второго типа в нижней части склонов и на водораздельных плато, что было установлено нами в ходе почвенноархеологических работ (Борисов, Коробов, 2013. С. 104-125). Террасы второго типа представляют собой каскады из невысоких узких полос, которые обнаруживаются в наибольшем количестве по обоим берегам Эшкакона в его нижнем течении, а также на р. Теплушке и Перепрыжке (рис. 103, 1, 2), и в небольшом количестве на правом берегу Подкумка.

Керамика I тыс. н.э., найденная в разрезах на р. Перепрыжке, аналогична фрагментам, происходящим из шурфов, заложенных на площадках близлежащих укреплений Воровские Балки 2 и 5 (кат. №№ 82, 85), где обнаружено более 150 фрагментов, подавляющее большинство которых также может предварительно датироваться в пределах I тыс. н.э. (рис. 112, 13-17, 19). Изредка попадается керамика кобанской культуры (4 фрагмента). В Киевской лаборатории был установлен радиоуглеродный возраст найденной под каменным завалом в шурфе на площадке укрепления Воровские Балки 5 кости животного (Ki-16940) - 1680±60 л.н. (1δ 250-300AD; 2δ 230-540AD) (рис. 114; Таблица 17).

Таким образом, представляется очевидным приуроченность террас второго типа к небольшим укрепленным поселениям, существовавшим в первой половине I тыс. н.э., скорее всего, в III-IV вв. (рис. 103, 1, 2). Если эта датировка подтвердиться в ходе дальнейших исследований, можно будет обоснованно отнести данные укрепления к первым памятникам аланской культуры, возникающим в Кисловодской котловине накануне гуннского нашествия. Примечательно, что подобные укрепления концентрируются в месте впадения р.

Эшкакон в Подкумок, где как раз наблюдается высокая плотность нахождения террас второго типа. Остается открытым вопрос, являются ли для аланского населения навыки подобного террасирования заимствованными у местных обитателей Кисловодской котловины, памятники которых относятся к выделяемой В.Ю. Малашевым культурной группе Подкумок-Хумара, или они принесены аланами с равнинных территорий Центрального Предкавказья в ходе заселения изучаемого микрорегиона (Габуев, Малашев, 2009. С. 157-158; Коробов и др., 2014).

Как создавались террасы второго типа? В зарубежной литературе на этот счет есть обоснованное мнение, что данный вид земельных угодий возникает в ходе распашки с применением отвальных орудий обработки земли (плуга или рала с отвальной доской) (рис. 115, 2). Террасные поля второго типа находят свои многочисленные аналогии на территории Великобритании, Франции, южной Германии и других стран. Для обозначения подобного вида земляных наделов с 1920-х гг. в англоязычной литературе используется термин «strip lynchets» (нем. Ackerterrassen, Wolbakern; фран. rideaux), который может наиболее адекватно переводиться как «пахотные террасы» (Raistrick, Chapman, 1929. P. 173; Bowen, 1961. P. 15; Wood, 1961. P. 453; Whittington, 1962. P. 115, 127-128; 1967. P. 105; O’Connor, Evans, 2005. P. 241). Само появление данного термина подчеркивает способ возникновения подобных земельных наделов - формирование террасных ступеней в процессе длительной распашки с отвалом в одном направлении (вниз по склону).

Существуют разные мнения по поводу датировки подобных пахотных террас. Основная точка зрения базируется на утверждении о позднем появлении отвальных пахотных орудий в Европе и, соответственно, возникновении пахотных террас на рубеже I-II тыс. н.э. При этом, авторами подчеркивается типологическая близость пахотных террас с другим видом подобных угодий - открытыми полями в виде гряд и борозд (англ. ridge and furrow, нем. Streifenfluren, Hochaker), которые традиционно датируются эпохой развитого и позднего Средневековья. Фактически, линчеты являются теми же грядами, только

устроенными на пологих склонах (Crawford, 1923. P. 356; Raistrick, Chapman, 1929. P. 181;Curwen, 1932. P. 392; 1946. P. 49, 63, 70; Bowen, 1961. P. 42; Wood, 1961. P. 453; Taylor, 1966. P. 279-280; 1975. P. 88-90; Fowler, Evans, 1967. P. 295; Hall, 1994. P. 99; Fowler, 2002. P. 196-197).

Однако имеются аргументы в пользу более ранних датировок некоторых пахотных террас в Великобритании и южной Германии. Многочисленные находки керамики римского времени в пахотных слоях раскопанных террас, а также сам факт возможности существования пахотных орудий с отвальным механизмом на широкой европейской территории в эпоху поздней Империи говорит в пользу подобного предположения (Whittington, 1962. P. 120; Taylor, 1975. P. 91; Bradley. 1978. P. 267; Taylor, Fowler, 1978; Muller-Wille, 1979. S. 213; Fowler, 1983. P. 177; Fries, 1995. P. 134, 152).

В отечественной историографии имеется устоявшаяся точка зрения о позднем появлении плугов и других отвальных пахотных орудий на территории нашей страны (Краснов, 1971а; 1979; 1987. С. 160-161; Чернецов, 1972), которая не допускает подобного предположения. Однако сам факт широкого ареала террасирования, возникшего путем направленной распашки пологих склонов с помощью тяжелых пахотных орудий, не оставляет сомнения в существовании подобных орудий у алан. Логично было бы предположить, что такие орудия возникают в X-XII вв., что уже было сделано предшественниками по археологическим находкам (Минаева, 1960. С. 270-271; Кузнецов, 1971. С. 54). В пользу такой датировки говорит также тот факт, что практически все обнаруженные на аэрофотосъемке пахотные террасы второго типа располагаются в ближайших окрестностях крупнейшего поселения котловины X-XII вв. - городища Рим-Гора (кат. № 86) (Афанасьев и др., 2002. С. 67-68; 2004. С. 70-71) (рис. 110). Однако при проведенных нами почвенно-археологических

исследованиях в пахотных слоях террас не обнаружено ни единого фрагмента керамики этого времени. Почти вся исследуемая территория использовалась в качестве земельных наделов в эпоху позднего бронзового - раннего железного

О возможности существования тяжелых пахотных орудий у алан на раннем этапе их истории говорит высокая концентрация населения на крупных городищах, расположенных на границе степи и предгорной зоны (Габуев, Малашев, 2009. С. 144-145, 161-162), в ареале тяжелых для обработки черноземов. Аналогичная аргументация в пользу возможности существования плуга или других отвальных механизмов для обработки земли у носителей синхронной ранним аланам черняховской культуры приводится в работе Г.Ф. Никитиной, которая полемизирует с Ю.А. Красновым (Краснов, 1971а; Никитина, 2006). Существование отвальных пахотных орудий с упряжкой из нескольких пар волов или быков косвенно подтверждается самой формой террасных наделов, имеющей слабо выраженный S-видный изгиб на концах, в месте разворота упряжки и пахотного орудия (Bowen, 1961. P. 12; Wood, 1961. P. 449; Taylor, 1975. P. 82; Hall, 1994. P. 94), а также высокая концентрация костей крупного рогатого скота на памятниках ранних алан в регионе (Березин, Швырева, 2007. С. 209, 216). Разумеется, окончательный ответ на вопрос о времени возникновения и существования пахотных террас Кисловодской котловины будет дан после находок самих пахотных орудий, когда таковые будут обнаружены в изучаемом регионе.

Следует отметить, что по невыясненным пока причинам экспансия кобанского земледелия на запад исследуемого региона была весьма незначительной, в то время как центром кобанского земледелия являлась юговосточная часть котловины на высотах от 900 до 1500 м. Именно эта территория в максимальной степени пострадала во время «Кобанской палеоэкологической катастрофы». Появившиеся в середине I тыс. н.э. в Кисловодской котловине аланские земледельцы находились в крайне стесненных условиях при выборе пригодных для обработки участков почвы. На водоразделах почвенный покров сохранился лишь частично у подножий выходов плотных пород; крутые слоны с террасами первого типа были пригодны лишь для выпаса скота; на мысах в нижней части склонов почвенный покров был либо эродирован, либо перекрыт слоем делювия. И лишь в тех местах, где на слонах уклоном до 5° этот делювий имел малую мощность и к первым векам новой эры был проработан почвообразованием, была возможна обработка почвы.

Таким образом, началу I тыс. н.э. лишь на очень ограниченных пологих участках в нижней части склонов восстановилось почвенное плодородие. Именно на таких участках была обнаружена керамика V-VIII вв. Она составляет 38% от керамики, найденной в 81 разрезе, заложенном на пологих мысовых участках (1100 фрагментов из 2882). Возможно, именно наличие плодородных и пригодных для земледелия участков и обуславливало выбор места для создания аланских поселения в раннем Средневековье. Как правило, это разбросанные по всей котловине хорошо фортифицированные небольшие патронимические поселки, оставленные небольшими коллективами из нескольких семей, в ближайших окрестностях которых имеется достаточно ровные участки местности с плодородными и относительно легкими для возделывания почвами. Более подробному анализу системы их пространственного распространения посвящена заключительная глава настоящей работы.

Острый дефицит плодородных земель обусловил исключительно бережное отношение к пахотным угодьям, ценность которых в то время была особенно высока. Так возникла новая для данного региона форма земледельческих угодий - поля в виде прямоугольных наделов, ограниченных межевыми стенками из собранных в процессе обработки почвы камней. Подобные наделы с трудом распознаются на аэрофотоснимках, но при благоприятном освещении могут быть зафиксированы в процессе полевых работ. Площадь участков варьирует в пределах 0,1-0,3 га. В заложенных на участках с межевыми стенками 17 разрезах половина керамических фрагментов относится к эпохе раннего Средневековья (123 из 246 экз.). Причем на наиболее детально изученных наделах в балке Зубчихинской (разрезы Б-269-271) обнаружены исключительно керамика V-VIII вв. при полном отсутствии более ранних материалов (Коробов, 2012б. С. 212-213; Борисов, Коробов, 2013. С. 138-141). Следовательно, с высокой долей вероятности мы можем отнести возникновение и функционирование межевых участков к эпохе раннего Средневековья, а присутствие керамики кобанской культуры объяснить использованием данной территории в качестве сельскохозяйственных угодий в более ранний период.

Подобные земляные наделы, широко распространенные в Европе и впервые зафиксированные нидерландскими картографами в конце XVII в., получили название «кельтские поля» (англ. Celtic fields, нем. Kammerfluren). При этом термин «кельтские» не несет этнической окраски и обозначает лишь культурнохронологические рамки существования полей с межевыми границами в доримское время (Brongers, 1976. P. 18-24; Bradley, 1978. P. 267; Klamm, 1993. S. 9-16, 27; Fries, 1995. S. 16-19; Fries-Knoblach, 2001. S. 222-224). Эти поля представляют собой результат распашки в перекресном направлении ралом с симметричным наральником (рис. 115, 3) (Muller-Wille, 1965. S. 108-114; 1979. S. 208; Taylor, 1975. P. 27; Bradley, 1978. P. 267; Klamm, 1993. S. 101-108, 140-153; Fries, 1995. S. 122).

Такого рода земледельческие орудия существовали у алан раннего Средневековья, что подтверждается находкой железного симметричного наральника VIII-IX вв. на поселении Козьи Скалы близ Пятигорска (Кузнецов, Рудницкий, 1998). А небольшие размеры полей объясняются либо объемом трудозатрат, необходимых для распашки одного такого участка в течение одного рабочего парой волов, запряженных простым ралом, либо интенсивной системой землепользования с ротацией возделываемых культур и наличием многопольного севооборота (Muller-Wille, 1965. S. 42; 1979. S. 198, 215, 237; Brongers, 1976. P. 6970; Bradley, 1978. P. 268, 270).

Однако, масштабы земледельческого освоения региона в раннем Средневековье были несопоставимо меньшие, чем в предшествующий кобанский период. И причина тому заключается отнюдь в не низком уровне развития земледелия у аланского населения. Напротив, сам факт выживания раннеаланского социума в условиях практически бесплодной на тот момент Кисловодской котловины говорит о весьма высоком уровне сельскохозяйственных навыков общества. Что же касается их предшественников, носителей кобанской культуры, то, пожалуй, мы не сильно погрешим против истины, если признаем, что их уровень земледельческого мастерства более тысячи лет оставался непревзойденным.

Обнаруженные в окрестностях Кисловодска новые формы земледельческих участков имеют прямые европейские аналогии, что прослежено впервые в изучении средневекового земледелия нашей страны. Появление новых данных о земледелии северокавказских племен в I тыс. до н.э. - I тыс. н.э. позволяет смотреть с большим оптимизмом на возможность выявления подобных или других по форме следов земледельческой активности на территории России, чем это представлялось Ю.А. Краснову более сорока лет тому назад (Краснов, 1969. С. 67). Для настоящего исследования полученные выводы составляют основу ГИС- моделирования потенциальных пахотных угодий вокруг мест обитания в раннем Средневековье, о чем речь пойдет ниже.