Заключение

B ходе работы над диссертацией был предпринят анализ критериев новизны, установившихся в рамках нового медиевализма. Было рассмотрено, как различные авторы, которые могут быть отнесены к данному историографическому направлению, как на раннем его этапе (кон.

Так, в первой главе было рассмотрено возникновение новомедиевалистской проблематики. Основными ее этапами можно считать, во-первых, отход ряда авторов от культурной истории, как она сложилась в 1970-1980-е гг., критику внеисторичности семиотической модели, служащей основой этого историографического направления. Эта критика ведет, далее, к попыткам создать на основе историзированной семиотической модели иную культурную историю, и это стремление еще присутствует в изданном в 1991 году сборнике «Новый медиевализм». Соответственно, в центре внимания оказывается характер различия между реальностью и ее репрезентацей. Принятое в рамках герменевтики толкование этого различия в качестве временного предопределило особый интерес новых медиевалистов к вопросу об историческом времени, о моделях исторического изменения. Соединение этих двух вопросов, о времени и о репрезентации, в рамках исторической семиотики было изучено на примере работ Б.

А. Вайсл - в связи с проблемой исторического анахронизма, гомогенности или гетерогенности исторического времени. При этом обнаруживается, что ту или иную модель исторического времени нельзя предпочесть, основываясь на однозначных объективных критериях, предоставляемых самим прошлым, здесь требуется самостоятельное решение историка, и соответственно - обоснование того или иного решения.

Следующим важным этапом стала поэтому эксплицитная разработка проблемы про- странственности, в связи с чем новые медиевалисты обращаются к уже имеющемуся опыту работы в этой области: концепции мест истории M. де Серто, неподвижности и пространст- венности истории у Ф. Броделя и Э. JIepya Ладюри, к исследованиям по истории памяти. Важным итогом этих исследований оказывается признание того, что всякому обращению к прошлому предшествует создание для него мест, то есть тех контекстов и логических взаимосвязей, в которые оно может быть помещено, и в силу этого пространственный ОПЫТ B отношении к прошлому предшествует временному, является его условием. Констатация этого заставляет переосмыслить всю старую, связанную с абсолютным характером временного различия проблематику изучения и представления прошлого. Определение различия между реальностью и ее репрезентацией не как временного и внеисторического, а как историчного и пространственного имеет принципиальное значение. Многие занимавшие историков эпистемологические проблемы, основывавшиеся на непреодолимости временной границы, оказываются устранены, как только те или иные границы оказываются по своему характеру не временными, а пространственными.

B связи с этим, возникают вопросы о разграничении своего и чужого пространства в историографии и вопрос об отстраненной циничности историописания. Рассмотрение этих вопросов являет собой важный промежуточный этап в становлении новомедиевалистской проблематики - в той мере, в какой они обозначают отказ о разработки абстрактноэпистемологической по своему характеру проблематики пространственных конфигураций и обращение к проблематике пространственности в другом ключе, а именно, в связи с проблемой «вечного запаздывания» историка, которая описывается при помощи заимствованного у Серто метафорического противопоставления творящего историю и потому современного ей «суверена» и «учителя-слуги», чья рефлексия по поводу происходящего, способность предсказывать и давать советы, быть полезным суверену, имеет своим условием временную отстраненность, необходимую для критики дистанцию. Bo второй главе описывается, каким образом различными направлениями в рамках нового медиевализма (палеография, текстология и в целом источниковедение, исследования памяти и визуальной культуры, эмоций и проявлений насилия, восприятия чудесного и родственных связей, историография истории Средневековья и др.) начал ставится вопрос о суверенности историка, и как затем он преодолевается, в контексте дискуссий о внутренней демократичности исторических исследований, в пользу более маргинального определения места историка, а соответственно - и тех мест, где теперь происходят изменения, где теперь возникает новое.

B третьей главе было исследовано то, как ответом на необходимость иных, чем раньше, мест историописания, становится контекстуализирующий теоретический комментарий. Он является теперь, во-первых, тем местом, которое позволяет преодолеть в рамках исследования четкое разграничение пространства истории и пространства историка, то есть избежать как «упокоения прошлого», так и замыкания историка в презентизме, в мнимой апоретичности эпистемологических проблем; и в то же время, во-вторых, комментарий становится тем местом, где может ставиться вопрос об имплицитно сопутствующем работе историка, подспудно воздействующем на нее, и тем самым создающем для нее невидимый контекст, имеющий, однако, немаловажное значение для восприятия текста.

Как показало исследование, все названные этапы нельзя разграничить строго хронологически. Они пересекались, многие проблемы продумывались параллельно и одновременно, в несовпадающих, но и не исключающих друг друга ракурсах. Несмотря на эти сложности в структурировании истории возникновения нового медиевализма, принятый в данной работе и обоснованный во введении подход позволил реконструировать логическую последовательность и логические этапы важных для рассматриваемой проблематики дискуссий. B силу этого, можно сказать, что использование в диссертации принятого в новейших исследованиях по интеллектуальной истории «обновленно-интерналистского» подхода показало свою продуктивность.

Оказалось оправданным и построение исследования не по хронологическому, а по проблемному принципу. Проблемное деление в целом представляется в рассматриваемом случае историографически гораздо более важным, чем следование внешним хронологическим признакам. Как показало исследование, новомедиевалистская проблематика складывается из исследований, не всегда отличавшихся синхронностью в продумывании тех или иных проблем.

Такой подход показал свою эффективность и в прослеживании того, как менялись в ходе новомедиевалистских дискуссий критерии историографической новизны. Рассмотрение логических этапов становления новомедиевалистской проблематики потому и было важно, что оно позволяет лучше понять переход от культурной истории 1970-1980-х гг. к иным формам историописания, возникшим в последние годы. B интерпретации этих новейших исследований, как указывалось во введении, возникает немало недоразумений, вызванных как раз недоучетом изменившихся критериев новизны в работе историка. Предпринятое описание характера этих изменений делает возможной более обоснованную и основательную критику новейших направлений в западноевропейской и американской историографии, прежде всего в медиевистике.

При этом рассмотрение в качестве примера именно нового медиевализма и широкого окружающего его контекста оказалось оправдано: удалось констатировать появление, в связи с изменившимся значением эпистемологической проблематики, целого ряда новых критериев новизны исторического исследования.

Наиболее важный из них, о котором говорится в третьей главе - это наличие теоретического комментария и способность исследователя реконтекстуализировать с его помощью как прошлое, так и сами современные теории, поместив их в контекст конкретных исследовательских результатов. Это создание новых контекстов служит, как отмечалось, работе с импликациями знания о прошлом. Особое внимание к импликациям, работа по расширению их круга, становится в 1990-е годы не только необходимой составной частью исторического исследования, но и критерием оценки его инновативности.

Работа с импликациями и комментирование как место этой работы, является, однако, крайне общим определением новых критериев новизны. Исследование нового медиевализма показало, что в действительности этих мест инновации, а соответственно и критериев, гораздо больше, и их даже нельзя расположить в какой-то одной плоскости. Так, в первой главе местом новизны оказывается, в самом общем смысле, работа над пространственным йзмерением историописания. Это то, что новый медиевализм вводит как заведомо новый элемент работы историка, как не существовавшую для него ранее возможность, но вместе с тем и как необходимость, и способность историка инновативно решать эти проблемы становится критерием для оценки его работы. K этому критерию во второй главе добавляется, во-первых, переосмысление собственного пространства историка, который хотя и оказывается в новом медиевализме способным уйти от альтернативы «учитель- слуга»/«суверен», но тем сложнее оказывается определить очертания этого нового пространства — в особенности потому, что с этим определением нельзя просто согласиться, его нужно каждый раз воплощать в собственной исследовательской работе, неизбежно изменяя, пересматривая имеющиеся границы. Этим подразумевается, что, во-вторых, местом инновации становится работа над самой историографической традицией, способность создавать те факторы, которые определяют ее будущее. В-третьих, критерием разделения работ на старые и новые становится характер их эмоциональности, которая до этого рассматривалась как общее для них всех основание интереса к прошлому, освобождающее «удовольствие от прошлого».

He раз отмечалось, что импликации являются тем, что сопутствует конкретной исследовательской работе, подспудно сопутствует ей, дополняет наше знание о прошлом дополнительными значениями, но не стремится заменить или отменить это знание и работу над ним. B рамках нового медиевализма можно встретить применение даже самых традиционных исследовательских подходов, а объектом исследования становятся нередко классические тексты, как средневековые (лэ Марии Французской у P.X. Блока, Песнь о Роланде у П. Хайду, Лутреллская псалтирь и Житие св. Алексея у М.Кэмилла, Чосер у Л. Паттерсона, Б. Холзингера, С. Лерер и np.), так и историографические (Г. Пари, Ж. Бедье, Ч.Г. Хаскинс, Э. Канторович, Э. Ауэрбах, Г.Р. Курциус, Г.Р. Яусс и np.). Отличие в том, как об этом говорилось в заключение третьей главы, что расширение знания о прошлом не является больше целью само по себе. Именно в этом смысле надо понимать высказывание Г.М. Спигел и П. Фридмана о том, что новый медиевализм не ставит себе в целью ни экспансию нашего знания о прошлом, ни его обогащение, ни даже усложнение^[587].

Примечательно, однако, что рассмотренные в данной работе критерии новизны, обозначенные в третьей главе как «работа с импликациями», так и не получили никакого особого обобщающего определения у самих исследователей, которые относят нововведения или к сфере источниковедческо-текстологического и иконографического анализа (вся проблематика «прикосновения к прошлому», «культуры манускриптов», «голоса и письма», «письма и изображения» и т.п.), или к области теоретико-методологической рефлексии. При этом, как уже отмечалось во введении, многие исследователи чувствуют неадекватность использования этих старых разделений, противопоставляя, к примеру, теорию и методологию.

Изучение нового медиевализма показало, что новые историографические критерии новизны нельзя в полной мере отнести ни к области источниковедения, ни к области теоретико-методологической рефлексии. Неадекватность использования этих старых обозначений становится особенно заметной в тех случаях, когда историки прямо противопоставляют себя им. B результате, как итог изучения нового медиевализма и его критериев новизны, представляется необходимым поставить вопрос о том, в какой мере следует и далее растягивать поле значений старых понятий. B особенности это касается понятия метода исследования. Как показало проделанное исследование, существующая широта определений мешает распознать то новое, что появляется в работе историка, те новые правила, которым она теперь должна следовать. Так, работа с импликациями не может быть уравнена ни с картезианско-критическим пониманием строгого научного метода, ибо не служит очищению знания от импликаций, ни с мировоззренческим пониманием методологии в культурной истории, то есть методологии как новых взглядов на прошлое, возникающих благодаря укорененности исследователя в современной ему культуре. Новые медиевали- сты работают с импликациями знания не потому, что они не могут быть устранены, что знание не может быть представлено в чистой форме, - как раз это не вызывает у них сомнений, - а потому, что как раз работа с импликациями, наделение ими знания о прошлом видится им наиболее важной задачей и проблемой историографии. Тем самым, по-новому определяется и положение историографии в отношении к прошлому, и ее положение в отношении к настоящему и будущему. C одной стороны, прошлое не помещается в некое очищенное место мертвой объектности - оно рассматривается как активное, способное к воздействиям, которые, как об этом писал уже Серто, проявляются подспудно, то есть как раз в форме импликаций. C другой стороны, новые медиевалисты видят в работе с импликациями возможное решение проблем как внутренней демократичности историографии, так и положения историографии в современных либеральных обществах. B силу этого, работа с импликациями лишена одной важной характеристики, которая позволяла бы отнести ее к сфере методологии - она не эпистемологична. И точно так же неэпистемологичны описанные в этой работе новомедиевалистские аспекты работы с источниками. B силу этого, их нельзя отнести к традиционной сфере критики источников или источниковедения - что, подчеркну еще раз, отнюдь не отменяет существование этой сферы, а дополняет ее^[588].

Многое из того, что относится к характерным чертам нового медиевализма, не является абсолютно новым в историографии. B диссертации был подробно описан тот сложный процесс заимствований и критических переинтерпретаций, без которых возникновение нового медиевализма не было бы возможно. B частности, проблема гражданского характера работы историка, неотъемлемого морально-политического значения историопи- сания относится к наиболее традиционным в историографии, ее возникновение современно возникновению самой историографии. Как показало исследование, новый медиевализм решает эту и многие другие важные для историописания проблемы (пространственности, презентизма, комментирования и др.) не так, как предшествовавшие и современные ему направления, но гораздо более важным, чем эта относительная новизна и степень убедительности предложенных решений, является то, что занятие названными проблемами превращается новым медиевализмом в важные критерии новизны исследования по истории Средневековья. Возникает иной, отличный от существовавшего ранее, режим новизны.

Относятся ли западные историки к возникшим в 1990-е годы в рамках нового медиевализма критериям новизны отрицательно или положительно, им все же приходится C ними считаться и следовать им. He случайно упоминавшаяся критика в адрес нового медиевализма (по-разному - у О.Г. Эксле, T. Циолковской, К. Биддик, Я.Д. Мюллера, Ю.Л. Бессмертного и др.) сама вынуждена была принимать форму теоретических комментариев, выискивать импликации новомедиевалистских исследований и т.п.

B силу этого, всякое критическое рассмотрение европейской и американской медиевистики должно учитывать установившиеся критерии новизны, понимать процесс их возникновения. Указать на эти изменения, зачастую относящиеся для западных историков к области само собой разумеющегося («tacit knowledge»), а потому не всегда достаточно четко и последовательно проговариваемого, и было задачей данного диссертационного исследования.

наряду с новым: «Поименование “поворотами” тех познавательных сдвигов в науке (и в социально-гуманитарном знании), которые произошли во второй половине XX века, достаточно точно выражает изменения в коллективных представлениях академических профессий о новизне (не «переворот», а «поворот», то есть смена ракурса, взгляда, допускающее одновременное сохранение прежних позиций). Иначе говоря, идея многонормативности знания в настоящее время подкрепляется идеей нестабильности, изменчивости нормы/канона». Зверева Г.И. Понятие новизны в «новой интеллектуальной истории». С. 54.