КОНТРАСТИВНАЯ ЛИНГВИСТИКА И ПЕРЕВОД: ИХ СООТНОШЕНИЕ

1.0. В своей рецензии на исследование В. Гумбольдта «Бхагавадгита» («Божественная песнь», 1827) — рецензии, которую можно считать вкла­дом одновременно и в структурную семантику, и в контрастивную лин­гвистику, и в теорию перевода (Coseriu 1977), — Гегель пишет:

«Природе вещей противоречит требование, чтобы слово языка какого-то наро­да...

1.1.1. О каких же «представлениях» пишет здесь Гегель? Речь идет прежде всего о представлениях, которые связаны с жизнью и с внеязы­ковой культурой определенного сообщества и которые могут быть «даны» в тексте эксплицитно или имплицитно как принадлежащие тексту. Приведу пример из одного рассказа румынского писателя М. Са- довяну из сборника «La Hanul АпсЦеі» («В харчевне Анкуцы»):

«Стояла золотая осень, когда в харчевне Анкуцы я слушал множество разных историй. Но было то в далекие, давно прошедшие времена, в тот год, когда в Ильин день на землю обрушился настоящий потоп и, как поговаривали люди, в облаках над темными струями Молдовы был виден черный дракон. И доселе не виданные птицы, которых буря гоняла туда и сюда, неслись по воздуху на запад. А Мош Леонте искал совета в своем астрологическом справочнике, толковал знаки импе­ратора Ираклия и доказывал, что птицы, чьи крылья искрились инеем, оказались занесенными сюда с далеких островов на краю света, с которых они поднялись, чтобы возвестить о войне между монархами и об обильном урожае винограда.

Действительно, вскоре после этого Белый император направил своих москови­тов против язычников, а Бог во исполнение предзнаменований знаков зодиака нис­послал на равнинных виноградниках такой обильный урожай, что виноградари даже не знали, куда же им разливать молодое вино».

Перевод*, конечно, не очень удачен, в особенности в чисто «техничес-

Eugenio Coseriu. Kontrastive Linguistik und Ubersetzung: ihr Verhaltnis zuein- ander. - In: «Kontrastive Linguistik und Obersetzungswissenschaft. Akten des Inter- nationalen Kolloquiums. Trier/Saarbrucken. 25-30.9.1978». Miinchen: Wilhelm Fink Verlag, 1981, p. 183-199.

© 1981 Wilhelm Fink Verlag, Miinchen

* Косериу имеет в виду перевод приводимого им отрывка с румынского языка на немецкий. - Прим. перев.

ком» отношении. Но для нас это несущественно. Вначале спросим себя, что именно в приведенном кратком тексте «дано» внеязыковыми сред­ствами. Это мир легенд и мифов, а также соответствующих представле­ний о мире. В рассказе речь идет о мире, в котором прошедшие годы обозначаются не жестко заданной последовательностью чисел, а с по­мощью памятных событий (в данном случае: мощный ливень в Ильин день); о мире, в котором дождь связывается с черным драконом; о ми­ре, в котором все необычное (здесь: не виданные ранее птицы) истол­ковывается как предвестие грядущих событий; о мире, в котором зем­ля имеет пределы, и там, на краю света, расположены острова; о мире, в котором всё заранее предначертано и в котором войны и обильные уро­жаи бывают лишь ради того, чтобы подтвердить знамения знаков зодиа­ка. Однако не этот мир является непосредственным предметом повест­вования в тексте. Напротив, этот мир предполагается и служит фоном. Этот мир необходимо знать, чтобы понимать содержание рассказываемо­го. И назначение всего приведенного отрывка из данного рассказа как раз и состоит в том, чтобы «ввести» в этот особый мир, т.е. особые куль­турные рамки. Этот мир не описывается (здесь не говорится: молдав­ские крестьяне верили, что...), он лишь просвечивает как фон для от­дельных высказываний. Данная текстовая функция реализуется одновре­менно и внеязыковыми (внеязыковое знание культурных рамок), и языковыми средствами (слова, соотносящиеся с этими культурными рамками). Такую функцию и вообще подобного рода содержание, вы­ражаемое только в текстах (= речевых актах или последовательностях речевых актов), будем называть смыслом.

1.1.2. Не в каждом случае смысл столь сложен, как описанный выше. И не всегда смысл выражается внеязыковыми средствами либо одно­временно внеязыковыми и языковыми. Существуют и простые едини­цы смысла, передаваемые только чисто языковыми средствами, напри­мер: вопрос, ответ, приветствие, обращение, возражение, констатация, побуждение, приказ и т.д.¹

1.2.0. Смысл необходимо строго отграничивать от двух других разно­видностей содержания, которые, по терминологии Гегеля, тоже были бы «представлениями», а именно значение (Bedeutung) и обозначение (Ве- zeichnung)[3].

1.2.1. У Платона есть высказывание: Vasa refero salva. Утверждают, что его значение непристойно. А почему, собственно говоря? У этого вы­ражения простое значение: ‘инструменты (приборы, вооружение) я при­ношу обратно в целости и сохранности’. Непристоен его смысл, то, что имеется в виду, а именно обозначение, ибо vasa в данном случае обозна-

чает совершенно особый (телесный) ‘инструмент’. Это обозначение мо­жет быть извлечено из контекста и соответствующей ситуации. Или еще один пример: Grau, teurer Freund, ist alle Theorie,/Doch grim des Lebens goldner Baum. ‘Сера, дорогой друг, всякая теория, но зелено древо жизни золотое’. Высказывалось мнение, что, строго говоря, эти предложения алогичны, противоречивы и даже абсурдны, поскольку теория не может быть ‘серой’, древа жизни не существует, а тем более такого, которое одновременно было бы и зеленым, и золотым. Однако любому известно, что эти принадлежащие Гёте строки вовсе не бессмысленны и что их мо­жет посчитать бессмысленными лишь тот, кто к ним подходит именно «нестрого». Ведь Гёте не утверждает, что определенное дерево во внеязы­ковой действительности одновременно и золотое, и зеленое. Напротив, он говорит о равноценности символизированного с помощью прилага­тельного grim ‘зеленый’ (зеленым цветом) и символизированного с по­мощью прилагательного golden ‘золотой’. Именно это, а не сказанное буквально является действительным текстовым содержанием этих строк (Coseriu 1976, 23).

1.2.2. Значение — это содержание, создающееся в конкретном языке (например, в немецком, французском и т.д.) на основе существующих в нем оппозиций как в грамматическом строе, так и в словарном составе. Напротив, обозначение — это внеязыковая «референция», соотнесение с именуемой в каждом отдельном случае внеязыковой действительностью — с «предметами» (или фактами, положениями дел) или с самой вне­языковой действительностью. И в этом случае и на уровне граммати­ки, и на уровне лексики. Так, немецкое mit X обладает лишь весьма от­влеченным значением, которое можно интерпретировать или как «со­вместность», «сосуществование» («Konkomitanz»), или как «соприсут­ствие» («Koprasenz») (например: и X тут же). Поэтому и конструкция mit dem Messer — в противоположность широко распространенному мнению — сама по себе (т.е. в немецком языке как таковом) не имеет «инструментального значения». В немецком языке эта конструкция оз­начает не ‘ножом как инструментом’, а примерно: ‘и нож здесь же, участ- вуя некоторым образом в изображаемом или обсуждаемом’ (Coseriu 1970 а, 117)². «Инструментальным» в соответствующих условиях может быть обозначение. На это нам указывает не сам немецкий язык, а контексты и ситуации (т.е.

1—

I

porter

portare

1.2.3. Значения используются в речевых актах для обозначения. И с этой точки зрения значение — это зафиксированная в конкретном языке возможность для определенных обозначений, но не конкретное обозна­чение. Так, немецкое mit X вычленяет очень широкую шкалу возмож­ностей: «и X здесь же (как инструмент, материал, спутник, соучастник и т.д.)», причем обозначение в каждом конкретном случае считается не­определенным и конкретизируется лишь контекстом и ситуацией. В дру­гом языке вычленение могло бы быть осуществлено как-нибудь по-ино­му. Например, значение «как инструмент» могло бы быть отграничено от всех остальных значений (и в таком языке «инструментальное™» су­ществовала бы действительно как значение, а не как возможность для разных обозначений). В словаре это (во всяком случае, лучше, чем в сфере грамматики) хорошо известно. Поэтому такие слова, как ит. andare — неп. ir ‘идти’, ит. venire — исп. venir ‘приходить’, ит. portare — фр. mener ‘вести’, ит. portare — фр. porter ‘нести’, нем. alt — рум. batrin ‘старый’ (о людях), нем. alt — рум. vechiu ‘старый’, ит. scala — нем. Тгерре ‘лестница’, ит. scala — нем. Leiter в определенных условиях могут обозначать совершенно одно и то же. Но означают они не одно и то же, поскольку в каждом отдельном случае они связаны с разным вычле­нением возможностей обозначения:

Значения

Обозначения

Обозначения х х х х

2.1.

2.2. Вместе с тем перевод в узком смысле (передача — Ubertragung) затрагивает лишь то, что в тексте выражено средствами языка. Однако к содержанию текста, как было сказано выше, относится не только обозна­чение, но также — и прежде всего — смысл. А смысл выражается не толь­ко языковыми средствами (т.е. значениями, которые в каждом случае что-то обозначают), но и внеязыковыми средствами или не только ис­пользованием языковых средств по их прямому назначению. Из этого следует, что смысл, хотя и должен быть переведен (т.е. он должен со­держаться и в тексте перевода), но его часто не удается «передать» полностью (Coseriu 1978а, 25 сл.). Однако оставим пока смысл в стороне и внимательнее рассмотрим проблемы, возникающие в свя­зи с обозначением, поскольку именно в этом плане проблематика тео­рии перевода теснее связана с проблематикой контрастивной лингвисти­ки.

2.3. Языки — это системы значений, специфические комбинации воз­можностей обозначения, и отсюда следует, что они в принципе позволяют обозначать «одно и то же» с помощью различных значений: идентич­ность значений в различных языках — если отвлечься от близкородствен­ных языков, но часто и в них — скорее исключение, чем норма. Задача перевода — поскольку именно обозначения в исходном тексте и в тексте перевода должны оставаться неизменными — заключается, следователь­но, в том, чтобы обозначать одно и то же с помощью в принципе разных значений. Но чтобы обозначения могли оставаться неизменными, они должны быть известны. Следовательно, переводчик должен их сначала точно идентифицировать в тексте оригинала — или, во всяком случае,

Значение} Значение₂

Обозначение

в той мере, в какой это необходимо с точки зрения их передачи с помо­щью других значений, — и лишь затем соотносить эти обозначения с под­ходящими значениями в языке перевода:

Это означает, что переводчику в зависимости от языков, с которых и на которые он переводит, большей частью приходится идентифициро­вать в исходном тексте различные типы обозначений. Скажем, при пере­воде с немецкого на русский или латынь в случае конструкции mit dem Messer переводчик должен ответить на вопрос, является ли «совмест­ность» со-присутствием именно инструмента или же чего-либо иного, ибо в первом случае соответствиями в языках перевода будут ножом и соответственно cultro, тогда как во втором случае — с ножом и cum cultro. При переводе с итальянского на испанский в случае venire перевод­чик должен себе уяснить, идет ли речь о движении по направлению ко второму лицу или же о движении по направлению к первому лицу. В первом случае он должен выбрать ir, а во втором, напротив, — venir. В первой фазе перевода (интерпретация текста для перевода) переводчик идет «семасиологическим» путем: от языковых знаков (т.е., собственно говоря, от значений) к внеязыковым обозначениям; напротив, во второй фазе («передача») он идет «ономасиологическим» путем, т.е. от обозначений к значениям (языка перевода). То, что он «пере-водит», — это всегда обозначения; а значениями он оперирует постольку, посколь­ку в первом случае они для него являются инструментами интерпретации, а во втором — инструментами обозначения. Межъязыковые «соответст­вия», или «эквивалентности», хотя и устанавливаются между значениями, но не как эквивалентности между самими значениями, а всегда в опоре на обозначение: в каждом отдельном случае речь идет о конкретных соответствиях в обозначениях внеязыковых сущностей. «Переводческие ошибки» могут возникать как при интерпретации обозначений (в «сема­сиологической» фазе), так и при выборе соответствующих значений в языке перевода (в «ономасиологической» фазе).

2.4. Отчетливо ориентируясь на предложенную выше интерпретацию, Денисон (Denison 1981) предложил для обеих выполняемых пере­водчиком операций превосходные термины — entsprachlichen ‘декодиро­вать’ и versprachlichen ‘закодировать’[4]. И действительно, переводчик вначале должен «освободить от языковой оболочки» обозначения, со­держащиеся в исходном тексте, т.е. от значений исходного языка для то­го, чтобы затем «облечь их в языковую оболочку», т.е. заново оформить их с помощью значений языка перевода. Правда, полное «декодирова­ние» необходимо только для идеального перевода (на любой язык). Обычно переводчик с самого начала уже учитывает значения того языка, на который он переводит; это означает, что на практике он осуществля­ет «декодирование» лишь в той мере, в какой это необходимо для оформления обозначений с помощью значений языка перевода. Перевод­чику приходится выполнять эту операцию всякий раз, когда в языке пе­ревода проводятся разграничения, не известные в языке оригинала (или когда в языке перевода разграничения проводятся иным способом). Более того, в подобных случаях ему приходится произвольно произво­дить декодирование, если в тексте оригинала он не находит достаточной опоры для обоснованной идентификации обозначаемого. Скажем, при пе­реводе с итальянского на немецкий в случае scala ‘лестница’, если в кон­тексте есть a piuoli (букв, ‘с перекладинами’) или какое-то иное указа­ние, что речь идет именно о переносной лестнице, то переводчик выберет тот тип обозначения, которому соответствует нем. Leiter; если же он, напротив, найдет в тексте, например, ringhiera ‘перила’, он идентифициру­ет тот тип обозначения, для которого в немецком языке существует сло­во Тгерре. Если в тексте нет никаких надежных указаний, то перевод­чику придется произвольно выбрать либо Leiter, либо Тгерре, посколь­ку с помощью немецкого языка невозможно передать то, что в итальян­ском обозначает слово scala, которое может обозначать и тот, и другой вид лестницы. При противоположном направлении перевода переводчик может отказаться от декодирования, поскольку ему известно, что для нем. Leiter и Тгерре можно употребить ит. scala, а для фр. porter ‘нести’, шепег ‘вести’ (а также apporter ‘приносить’, amener ‘приводить’) — ит. portare ‘нести, вести’³.

3.1.1. Контрастивная лингвистика в принципе — это сравнение языков в синхронии; она изучает различия и аналогии между отдельными языка­ми, т.е. между отдельными системами значений. Поэтому контрастив­ная лингвистика должна рассматривать один из сравниваемых языков как систему обозначений («картину мира») и сравнивать с ней другие языки — как оформление того же самого «мира» с помощью других значений:

либо она должна избрать какой-либо tertium comparationis, который поз­волял бы сопоставлять эти языки на одинаковом уровне. В качест­ве tertium comparationis может служить либо универсальная система ка­тегорий (совокупность типов функций, способов и соответствующих па­радигм) , либо независимая от сравниваемых языков система обозначе­ний, например, при «контрастивном» сравнении двух языков некий тре­тий язык или сконструированная для этих целей, выходящая за рамки одного конкретного языка система обозначений. Сравнение с универ­сальной системой категорий в качестве tertium comparationis вполне оправдано и во многих отношениях целесообразно, но не приводит к полной контрастивной лингвистике. Напротив, такую возможность пре­доставляет сравнение, при котором в качестве tertium comparationis используется выходящая за рамки одного языка система обозначений; его, однако, крайне трудно осуществить. Легче всего производить «одно­направленное» сравнение, при котором эталоном для сравнения служит один из сравниваемых языков. Но недостатком такого сравнения явля­ется именно то, что оно однонаправленное⁴.

3.1.2. Вместе с тем контрастивная лингвистика возможна и на разных уровнях языкового структурирования, а именно: на уровне языковой нормы (обычная традиционная реализация имеющихся в конкретном языке функций, например содержательных функций: их обычное упо­требление для обозначения) и на уровне системы языка (уровень функ­циональных оппозиций в конкретном языке и их парадигм, например лексические поля и грамматические поля), а также на уровне типа языка (уровень принципов структурирования в конкретном языке, т.е. виды и категории функций и способов, рассматриваемых в их взаимосвязи). Всеохватывающая контрастивная лингвистика должна была бы, конечно, детально учитывать все три уровня структурирования.

3.2.0. При этом в каждом случае необходимо учитывать два формаль­но-методических условия.

3.2.1. Чтобы обеспечить рациональное сравнение, необходимо, во-пер­вых, осуществлять описание сравниваемых языков строго одним мето­дом, с использованием одинаковой техники и с помощью одного и того же понятийного аппарата. Другими словами, описание должно быть либо функциональным, либо генеративно-синтаксическим, либо генеративно­семантическим и т.д. В принципе нельзя сравнивать язык, описанный

функционально, с языком, описанным, скажем, генеративно-синтакси­чески. К этому формальному уровню не относится совсем иного плана вопрос о том, какая техника описания является наилучшей в абсолют­ном смысле. Лично я убежден, что, если необходимо выявить специфику структурирования отдельных языков, единственно пригодным является функциональное описание. Языки как таковые знают только одну «глу­бинную структуру», т.е. их семантическую структуру (структуру значе­ния) . Допущение внеязыковой глубинной структуры (как это делает ге­неративная грамматика) не может привести к действительному разгра­ничению структур отдельных языков; более того, данное допущение — это изначальный отказ от такого разграничения.

3.2.2. Кроме того, собственно сравнение можно производить лишь после описания* другими словами, необходимо для каждого языка раз­дельно выявить и описать функции и категории. Так, нельзя предпола­гать, что некоторое различие существует в языке X лишь на том основа­нии, что оно есть в немецком языке, или потому, что оно представляется необходимым для сравнения с немецким языком⁵.

3.3.1. Контрастивная лингвистика возникла как контрастивная грам­матика. И ее еще часто называют «контрастивной грамматикой». Если же не ограничиваться лишь сравнением грамматических парадигм и грамма­тических способов, а сравнивать также функции и функциональные раз­личия в отдельных языках, то сразу же станет ясно, что контрастивная грамматика не может быть только грамматикой в узком смысле слова и что она, напротив, должна одновременно учитывать разные сферы языка. Ведь сходные или даже идентичные разграничения в содержании разными языками нередко осуществляются в разных сферах их структурирования: одним языком, например, в грамматике, а каким-то другим — в сфере словарного состава или даже средствами фонетики. Так, различие грам­матического характера между испанскими tenia ‘иметь (имперфект) ’ и tuvo ‘иметь (претерит) ’ в немецком языке часто отражается лексической оппозицией hatte ‘имел’/Ьекаш ‘получил’. То, что в немецком языке обо­значается частицами, в романских языках часто передается интонацией. А Болинджер показал (В о linger 1972, 151 и сл.), что испанской оппозиции ser / estar в английском часто полностью соответствует оп­позиция to be X ‘быть х-ом’/to be all X ‘быть совсем х-ом’. Приведу один пример, с которым связано одновременно нескольно возмож­ностей. Речь идет о функциональном различии «определенный / не­определенный» в русском языке в сравнении, например, с немецким. На первый взгляд и при сравнении на уровне постоянных системных функций и способов немецкий язык и русский язык противостоят друг другу как «язык с артиклем / язык без артикля». Если же вниматель­нее присмотреться к функциям, то ситуация окажется иной. В русском языке действительно не проводится различие, например, между книга, с одной стороны, и книга (определенная) или книга (какая-то), с другой, т.е. чистая функция «актуализации» в русском языке отсутствует: она реализуется в контексте и в ситуации. Напротив, в русском языке имеет­ся возможность то вторичное различие, которое в немецком языке пере­дается большей частью как das Buch / ein Buch, т.е. как различие «опреде­ленный / неопределенный» (либо «уже воспринятый / еще не восприня­тый», «известный / неизвестный»), выразить несколькими способами:

(а) порядком слов: например, книга лежала на столе / на столе лежа­ла книга;

(б) интонацией, а именно «неканонической» интонацией при том же порядке слов, благодаря чему то же самое предложение оказывается спо­собным выразить противоположную функцию: КНИГА лежала на столе / НА СТОЛЕ лежала книга (книга, а не что-либо иное ... / книга лежала на столе, а не где-нибудь еще) ;

(в) «лексически», т.е. словом, а именно союзом и: вот дом / вот и дом (там стоит дом / там стоит этот дом);

(г) винительным падежом (определенность) или родительным паде­жом (неопределенность) объекта в отрицательных предложениях.

В последнем случае появляется возможность характеризовать как «определенные» или как «неопределенные» даже имена собственные; например, я никогда не любил Людмилу, т.е. никогда не любил Люд­милу (вполне определенную) — Я никогда не любил Людмилы, т.е. ни­кого, кого бы звали Людмилой.

3.3.2. Во всех этих случаях речь идет о вторичных (т.е. о выражаемых нерегулярно или только совместно с другими) функциях, могущих, однако, соответствовать некоторым главным функциям в других язы­ках. В большинстве случаев соотношение выглядит следующим образом:

Зн. языка 1 Зн. языка 2

ЛСВ1 ЛСВ2 ЛСВЗ ЛСВ4 ЛСВ5 ЛСВ4 ЛСВЗ ЛСВ2 ЛСВ1

Итак, какой-либо лексико-семантический вариант (ЛСВ) конкретно­го языка может соответствовать одному или совпадать с одним ЛСВ не­которого (иного) значения другого языка. Или одному ЛСВ какого-то языка в другом языке соответствует значение в собственном смысле слова, т.е. семантическая единица.

3.3.3. Именно поэтому контрастивная лингвистика, ориентированная на уровень типа языка и языковой системы, сравнительно мало плодо­творна для перевода. При переводе речь идет не о соответствиях между значениями (функциональными единицами конкретных языков), а о соответствиях между использованиями значений, т.е. JICB. Поэтому кон­трастивная лингвистика языковой нормы — т.е. лингвистика, исследую­щая использование функциональных единиц, — ориентирована непосред­ственно на тот уровень, на котором осуществляется перевод.

Раабе (R а а b е 1972) это правильно увидел. С ним в этом отношении можно полностью согласиться. Однако в двух важных пунктах я придер­живаюсь иного мнения. Во-первых, перевод в данном случае ориентиро­ван не на текст, а на язык (иначе перевод вообще никак не соотносился бы с контрастивной лингвистикой). Действительно верно, что JICB пред­ставлены только в текстах, поскольку язык реализуется только в тек­стах. Однако собственно ориентация на текст касается не JICB, а того, что именно с ними делают, т.е. смысла, содержания текста. Но здесь речь вдет еще не о смысле, а об использовании языка, т.е. о норме конкретно­го языка. Во-вторых, переводные эквивалентности содержат не меньше, а больше содержательных черт, чем использованные значения. Правда, общие моменты в использованных значениях исходного языка и языка перевода могут иметь меньший объем, чем собственные черты каждого из использованных значений в рассматриваемых языках. Так обычно и бывает. При переводе речь, однако, идет не о непосредственных соответ­ствиях между значениями различных языков, а о классах обозначений в одном языке по сравнению с другим языком, а именно в зависимости от эквивалентности обозначения, т.е. о вариантах значения. A JICB в каж­дом отдельном случае обнаруживает больше черт, чем соответствующая функциональная единица, поскольку к представленным в конкретном языке чертам в каждом JICB добавляются еще черты, содержащиеся в контексте или в ситуации. Так, «и X тоже здесь как инструмент» содер­жит дополнительную черту по сравнению с «и X тоже здесь» конкрет­ного языка⁷.

3.4. Поскольку в случае упомянутых выше «классов обозначений» речь идет о переводных эквивалентностях, можно вычленить такие клас­сы одного языка лишь в сравнении с каким-то одним другим языком. Ранее я указывал на то, что для практических целей (перевод, обучение иностранному языку) можно выделять классы JICB в одном языке по сравнению с другим языком и что в зависимости от языков, с которыми производится сравнение, подобные классы могут быть различными (Coseriu 1966, 203 сл.: 1978 б, 229 сл.)⁸. Албрехт, например, систе­матизировал классы эквивалентностей нем. eigentlich ‘собственно’ в сравнении с французским языком (Albrecht 1976). В первую очередь этой проблемой занимался Майер, который в данной связи пишет о внутриязыковой и конфронтативной «полисемии» (Meier 1978). Так, для нем. abnehmen ‘уменьшаться’ внутри немецкого языка он иденти­фицирует около двадцати «семем», т.е. типов использования (двенад­цать из них с полной определенностью), а для перевода на итальянский — не менее 50, в том числе: decrescere, calare ‘луна’, abbassarsi ‘уровень во­ды, отлив’, scemare ‘осадки’, andar scemando, placarsi ‘ветер, буря’, scen- dere ‘температура’, affievolirsi ‘умственные способности, сила эмоций’, accorciare, calare ‘дни, сроки’, calare, diminiure ‘стоимость, цены, затраты’, dimagrire ‘животное’ и т.д. А для ит. prendere ‘брать’ при сравнении с не­мецким языком нужно было бы, согласно Майеру, различать около 100 «семем».

С так называемой «внутриязыковой полисемией» вряд ли можно со­гласиться, но, пожалуй, можно согласиться (по крайней мере в принци­пе, хотя в деталях не всегда) с «конфронтативной полисемией», которая является, конечно, не «многозначностью» в одном и том же языке, а лишь полисемией, которая операционально предполагается при переводе с одного языка на другой в отношении эквивалентностей обозначения, т.е. полисемией, которая является не чем иным, как множественностью переводных соответствий в зависимости от типов обозначения⁹.

3.5.0. Именно такие соответствия должна была бы выявлять все­охватывающая контрастивная лингвистика двух языков. При этом в связи с языковой нормой следует учитывать еще два особых феномена.

3.5.1. Первый состоит во внутриязыковом соподчинении (Zuordnung) обозначений. В языках первичными являются значения — они представ­ляют собой открытие возможности обозначения, — а значениям ставят­ся в соответствие обозначения, но не наоборот¹⁰. Сказанное означает, что соподчинение обозначений — даже в отвлечении от различий между значениями — в разных языках может быть разным, другими словами, одинаковые обозначения не обязательно ставятся в соответствие одним и тем же или сходным значениям. Это обнаруживается прежде всего в сфере этимологии (т.е. в отношении «именования»). Так, например, Nachricht ‘известие’ в немецком языке — «то, что сообщается», в итальян­ском — «нечто известное (notizia)», в русском и в румынском — «зна­ние» (весть, gtire), во французском, шведском и финском — «новость» (nouvelle, nyhet, uutinen). Финское puisto соответствует нем. Garten, Park, но является именем собирательным от puu ‘дерево’, т.е. может быть пе­редано примерно как «дерев-ство». Финское ilmasto ‘климат’ — это имя собирательное от ilma ‘воздух’. Определенный зуб в немецком и фран­цузском языках называется ‘зуб мудрости’ (Weisheitszahn, dent de la sagesse), в итальянском и в испанском — ‘зуб способности судить о чем- либо’ (dente del gjudizio, muela del juido), а в румынском — это ‘зуб ду­ха’ (masea de minte). Небезызвестный ‘козел отпущения* по-немецки называется Stindenbock, по-испански — chivo emisario, по-итальянски — сарго espiatorio. Определенное желательное свойство — это по-итальянски ‘добрый смысл’ (buon senso), по-испански — ‘общий смысл’ (sentido comun), а по-немецки — ‘здравый смысл’ (gesunder Menschenverstand).

В подобных случаях нельзя сказать, что Weisheit, giudizio, minte соответ­ственно buone, comun и gesund или sentido и Verstand ‘разум’ в каждом отдельном случае означают одно и то же. Нельзя также утверждать, что juicio, giudizio означают нечто иное, нежели jugement, a gesund — нечто иное, чем sano, лишь потому, что они встречаются или не встречаются в этих словосочетаниях. Дело в том, что речь идет не о значениях, а об их использовании, о различиях в соподчинении обозначений. Вместе с тем аналогичную картину можно обнаружить и при синхронном функциони­ровании языков. Нем. betriigen ‘обманывать’ как значение полностью соответствует итальянскому ingannare, а ит. tradire ‘предавать’ соответст­вует нем. verraten; однако, чтобы выразить «обманывать супруга/супру­гу», по-итальянски говорят не ingannare, a tradire: другими словами, один и тот же факт в итальянском и в немецком языках соотносится с разны­ми значениями. Аналогично, когда речь идет об «использовании музы­кального инструмента», по-немецки и по-французски большей частью скажут spielen, jouer ‘играть’, по-испански — tocar ‘касаться’, по-итальян­ски — suonare ‘заставлять звучать’, а по-румынски — a cinta ‘петь’. Факты такого рода в языках весьма многочисленны. Однако они почти не иссле­дованы и мало известны, поскольку большей частью не проводится раз­личие между значением и соподчинением обозначений, что и в лексико­графической практике приводит к нескончаемым трудностям и неувяз­кам^{1 1}.

3.5.2. Второй феномен, который необходимо принимать во внимание, состоит в фиксации значения для определенных обозначений, а точнее, в разных способах фиксации — от общей, обусловленной ситуацией, через пристрастие к определенным значениям или чисто «статистическое» предпочтение тех или иных значений до чисто материальной фиксации (например, порядком слов). Так, исп. enterarse ‘разузнавать’, regatear ‘торговаться’, estrenar ‘обновлять’ (например, предмет одежды), despe- dirse ‘прощаться’ по своему значению довольно точно соответствует ит. apprendere (venire sapere), mercanteggiare, inaugurare, prendere congedo; однако итальянские слова используются значительно реже, чем испан­ские. А в случае фр. noir et Ыапс ‘черное и белое’, нем. schwarz-weife ‘черно-белый’ в сравнении с ит. bianco е пего, исп. Ыапсо у negro, рум. alb |i negru обнаруживаются лишь материальные, хотя и не безразличные для перевода различия в фиксации (Coseriu 1978 б, 233 сл.: 1970 б, 23).

4.1. Всеохватывающая, ориентированная на языковую норму кон­трастивная лингвистика двух языков, детально исследующая использо­вание значений, была бы в состоянии установить все существующие в конкретном языке соответствия в обозначениях, хотя лишь в одном на­правлении (т.е., как отмечалось выше, французские соответствия нем. eigentlich, итальянские соответствия нем. abnehmen), и была бы идентич­на теории перевода для этих двух языков, которая как наука описа­тельная касалась бы каждый раз только двух языков и могла бы быть лишь «однонаправленной».

4.2. На этой основе вырисовывается отношение контрастивной лин­гвистики к теории перевода и одновременно к самому переводу. Коль скоро контрастивная лингвистика сравнивает только структуры отдель­ных языков, другими словами, если она «типологична», то в лучшем случае она может быть для перевода лишь вспомогательной наукой; од­нако если она исследует действительное употребление содержательных — и тем самым материальных — структур, то она совпадает с теорией пе­ревода, ориентированной на отдельные языки. Для такой контрастивной лингвистики — или для такой ее формы, или для данной ее части пере­вод являлся бы постоянным источником (констатация эквивалент­ностей в обозначениях предполагает по крайней мере имплицитный пере­вод) , а результаты сопоставления были бы в каждом отдельном случае грамматикой перевода и словарем перевода. Перевод же как простая «передача» (Ubertragung), т.е. ориентированная на отдельные языки тех­ника поиска эквивалентностей в обозначениях, был бы в свою очередь применением или «оборотной стороной» контрастивной лингвистики та­кого рода (= теории перевода), оборотной стороной в двояком смысле: как отношение «значение — обозначение» и как отношение «исходный язык — язык перевода». В контрастивной лингвистике речь шла бы об установлении того, для каких обозначений используются те или иные значения, а при переводе — о поиске значений, которые можно было бы употребить для соответствующих обозначений. Правда, в однонаправ­ленной контрастивной лингвистике пришлось бы «язык перевода» соотносить с «исходным языком», принятым за систему обозначений; а при переводе задача состояла бы в соотнесении обозначений «исход­ного языка» со значениями «языка перевода». Другими словами, не- мецко-английская контрастивная лингвистика, разработанная на базе немецкого языка, была бы теорией перевода с немецкого языка на английский.

4.3. Я все время говорю «было бы», «шла бы речь», «стало бы», поскольку на сегодняшний день столь детально разработанной контрас­тивной лингвистики еще не существует. Она пока представляет собой лишь желаемое и в то же время некоторую реальную программу. Ни для одного языка мы не располагаем ни грамматикой перевода, ни словарем перевода в изложенном выше духе. Однако речь идет о вполне реалистич­ной программе, на пути к осуществлению которой стоят лишь трудности эмпирического, но отнюдь не теоретического характера.

5.0. Между тем и идеальная контрастивная лингвистика не была бы в состоянии дать абсолютно все для перевода. В самом деле, перевод не может быть простым применением — даже самым тщательным образом разработанной в указанном выше смысле — контрастивной лингвистики тех отдельных языков, о которых в каждом конкретном случае шла бы речь. Перевод ведь не просто «передача», не просто применение хо­рошо разработанной техники установления эквивалентностей в обозна­чениях средствами отдельных языков, но он одновременно — хотя и в разной степени зависимости от переводимых текстов — это «перевод» (то, что часто называется «искусством перевода») (Coseriu 1978 а, 29). И в этом отношении он обусловлен не столько конкретным язы­ком, сколько — и это в первую очередь — «текстом». Данное обстоятель­ство накладывает ряд ограничений на необходимое, в иных случаях даже незаменимое использование контрастивной лингвистики в практике перевода.

5.1.1. Во-первых, контрастивная лингвистика занимается прежде всего отдельным языком как «свободной языковой техникой»; но тексты со­держат не только применение свободной языковой техники, но и «вос­произведенную речь» (фразеологию или идиоматику в широком смысле слова) (Coseriu 1978 б, 218 сл.). А ведь до сегодняшнего дня не уда­лось разработать надежный, применимый во всех случаях метод и отшли­фованную технику контрастивного описания «воспроизведенной речи». Заметим, что при этом речь идет отнюдь не о периферийном явлении от­дельного языка, которое можно было бы учесть в каком-то разделе грамматики, а о целой области языка со своей собственной граммати­кой, лексикологией и стилистикой, а отчасти даже со своей фонетикой.

5.1.2. Во-вторых, когерентная контрастивная лингвистика может соз­даваться лишь для целостных языковых систем, т.е. для «функциональ­ных языков». Однако в текстах очень часто используются одновременно разные функциональные языки (разные диалекты, уровни и стили язы­ка) одного и того же «исторического языка» (Coseriu 1978 б, 218 сл.). В принципе можно было бы для каждого функционального языка в отдельности создать контрастивную грамматику. Однако это едва ли ре­шило бы те проблемы, которые возникают перед переводчиком, по­скольку в текстах разные функциональные языки часто используются не изолированно друг от друга, каждый сам по себе, не наряду друг с дру­гом, а одновременно. Так, неаполитанско-немецкая контрастивная грам­матика была бы вполне пригодна для перевода с неаполитанского диа­лекта, но не для перевода итальянских текстов с вкраплением неаполи­танского.

5.1.3. В-третьих, контрастивная лингвистика по своей природе учиты­вает только уже «существующие» соответствия в обозначениях. Однако в текстах часто встречаются и новые обозначения. И часто при переводе возникает необходимость создавать новые эквивалентности в обозначе­ниях (также для уже имеющихся в исходном языке обозначений).

5.1.4. В-четвертых, тексты обладают своими традициями, которые от­нюдь не совпадают с традициями соответствующих языков. Определен­ные тексты в одной человеческой общности могут быть употребитель­ными, а в другой вообще отсутствовать. Некоторые языковые приемы могут быть характерными в определенной текстовой традиции для текстов определенных видов. Так, минимальный текст Guten Morgen ‘доброе утро’ как приветственная формула существует у немцев, но отстутствует у носителей романских языков, исключая румынский. А что касается уже упоминавшихся выше языковых приемов, свойствен­ных определенным текстам, то, например, для французских сказок ти­пичен зачин: il etait une fois ‘был однажды’, тогда как для румынской сказки характерен зачин: a fost odat# са nitiodata ‘было однажды как никогда’, а для русской — жил-был или жили-были.

5.1.5. Наконец, перевод затрагивает не только обозначение, но и смысл. Однако контрастивная грамматика смысла возможна лишь в той мере, в какой смысл выражается языковыми средствами и в какой он сопряжен с конкретным языком, но отнюдь не в той мере, в какой смысл передается внеязыковыми средствами или с помощью не-обозна- чающих функций самого языка. Вместе с тем в сообществах носителей разных языков аналогичные обозначения могут передавать разный смысл, вследствие чего при переводе могут возникать противоречия между обозначением и смыслом. В одной и той же культурной общности (например, в западноевропейской) идентичные обозначения часто выра­жают тождественный смысл, вследствие чего эта проблема порой просто не осознается. Иначе, однако, обстоит дело, когда исходный язык и язык перевода относятся к совершенно разным культурным мирам. В подоб­ных случаях противоречия между обозначением и смыслом весьма многочисленны. Из-за этого переводчик вынужден склоняться либо к обозначению, либо к смыслу, причем никакая контрастивная граммати­ка ему не может помочь (Coseriu 1978 а, 25 сл.).

5.2. Правда, все эти ограничения имеют разный вес. Так, определенно существует принципиальная возможность разработать контрастивную лингвистику воспроизводимой речи при условии, что функциональная «позиция» последней в конкретном языке точно известна¹², а также что контрастивная лингвистика не станет ограничиваться тем, что уже существует в языках, а будет учитывать также их открытые возмож­ности (творческие приемы), а, может быть, также и то, что впоследствии будет разработана техника контрастивного осмысления различий между функциональными языками в рамках одного исторического языка и языковых традиций, связанных с текстами определенных видов. Во вся­ком случае, подобные расширения затрагивали бы только уровень от­дельного языка, а не текстовые функции как таковые, с которыми пе­ревод имеет дело при выявлении и передаче смысла: для этого нужна была бы контрастивная лингвистика текста.

5.3. Однако в первую очередь контрастивная лингвистика как теория перевода сталкивается с непреодолимыми границами для ее применения именно в том, что в текстах выражается не языковыми, а внеязыковыми средствами — «благодаря знанию вещей». Внеязыковое, по определению, непереводимо. Знание вещей, конечно, можно выразить языковыми средствами. В принципе любой язык позволяет описывать неизвестные «вещи» и тем самым делать их известными. Но это опять-таки обуслов­лено культурными рамками, лежащими в основе описания: если описы­вать какое-либо событие с позиций совершенно иного культурного мира, то легко может получиться карикатура. Приведу для примера текст, в котором содержится описание жизни немцев. Это описание весьма симптоматично с той точки зрения, что оно намеренно составлено с пози­ций той культуры, которая является фоном упомянутых в начале статьи рассказов М. Садовяну:

«В тех странах, где живут немцы и французы, люди ездят теперь по железной до­роге. Сегодня они здесь, а завтра - кто их знает где».

«Как так: по железной дороге?» — спросил кто-то хриплым, недовольным голо­сом.

«Вы что же, не знаете, что такое железная дорога?» — спросил господин Дамиан улыбаясь.

«Я этого не знаю, - проворчал пастух упрямо. - Кто знает, что это за немецкое колдовство».

«Действительно, колдовство и чертовщина, - добродушно рассмеялся тор­говец. — Это своего рода домики на колесах. А колеса этих домиков едут по желез­ным брусьям. По этим брусьям их легко тянет машина, которая свистит и пых­тит так, что рот разинешь; и так она сама едет, с помощью огня».

«Без лошадей?» - спросил Мош Леонте.

«Без!»

«Не могу в это поверить», - пробормотал пастух, а Мош Леонте перекрестился.

«А больше я ничего не видел, кроме огромной ярмарки в Лейпциге, кроме яр­марки, которая столь же велика, как целый мир, с представлениями и музыкой; и немцы там пьют пиво. Кто этого напитка, добрые люди, не пробовал, может об этом не жалеть, так как это нечто вроде горькой щелочи».

Примечания

¹ О простом совпадении этих единиц с соответствующими им единицами отдель­ных языков говорить не приходится. Не каждое вопросительное предложение яв­ляется вопросом. И наоборот, вопрос можно выразить не вопросительным предло­жением, а каким-либо иным способом. В еще меньшей степени любое утвердитель­ное предложение можно считать ответом; a Guten Tag ‘добрый день’ само по себе не обязательно используется как приветственная формула. См. (а также о разгра­ничении обозначения - значения - смысла) (Coseriu 1973, 9 сл.; 1978 а, 20 сл.).

² Выдвигаемый здесь тезис был совершенно неправильно понят некоторыми из­лишне самоуверенными критиками, проявившими поспешность и теоретическую беспомощность. В частности, высказывалось возражение, что формула «и X тоже здесь» может быть применена не в любом случае, например в предложении Er fiel mit der Nase auf den Boden ‘он стукнулся носом о пол’, так как нельзя сказать он упал на пол, и нос был при этом. В действительности эта формула мыслилась не как языковая, употребимая во всех случаях парафраза, а как метаязыковая, как обо­значение и разъяснение функции mit X. И в том смысле, в каком она мыслилась, ее можно без насилия употребить и в упомянутом выше предложении, например так: Er fiel, und dabei war seine Nase auf dem Boden ‘он упал, и его нос оказался при этом на полу*.

³ В возможности отказаться от декодирования таится величайшая опасность для переводческой практики; если ею необдуманно воспользоваться, можно допустить грубые переводческие ошибки.

⁴ О проблематике контрастивной лингвистики см. (Coseriu 1970 б).

⁵ Например, в случае романского имперфекта нельзя заранее предполагать, что при этом речь идет о различиях в аспекте, «потому что немецкий язык не проводит этого различия», и ит. ebbi - avevo ставить в соответствие нем. hatte, ибо это просто не так (ит. ebbi — avevo не может считаться различием внутри немецкого или уни­версального «hatte»). Романский имперфект как таковой можно вычленить только в пределах романских языков с помощью оппозиций, в которых он в этих языках функционирует. Лишь после этого его можно сравнивать с немецкими временны­ми формами или с формами наклонений, и при этом становится ясно, что ит. avevo может соответствовать не только нем. ich hatte ‘я имел’, но также нем. ich hatte ‘я имел бы’, ich werde haben ‘я буду иметь’, ich wiirde haben ‘я стал бы иметь’ и т.д.

⁶ Ср. защищенную в Тюбингене диссертацию В. Биркенмайера (Birkenmaier 1979).

⁷ Ниже, как это отчасти было и ранее, в качестве примеров будут приводиться преимущественно лексические единицы, т.е. «слова», что, по-видимому, все же нуждается в пояснениях. Часто говорят, что слова не переводятся, и имеют в виду, что при переводе можно вроде бы не заботиться о словах: было бы достаточно ус­танавливать соответствия между единицами более высокого ранга (например, содержаниями предложений). Это суждение основывается, однако, на смешении предмета и отдельных операций, выполняемых при переводе. Справедливо лишь то, что слова как таковые не являются предметом перевода, ибо переводятся только тексты. Но все то, что достигается текстом, должно быть «переведено», это означает, что для отдельных слов необходимо находить соответствия, коль скоро они какую- то роль в тексте играют. То обстоятельство, что такие соответствия могут быть чем- то иным, а не словами и что одному слову может соответствовать несколько слов (или наоборот), представляет собой совершенно иной вопрос. Поэтому можно установить, что какое-то слово не было переведено или же было пе­реведено неправильно. Если переводчик переведет, например, ит. arriva domani mattina на немецкий язык как er kommt morgen ‘он придет завтра’, то слово mattina окажется непереведенным. А если он, например, напишет die weichen Verben или die mittleren Vokale вместо нем. die schwachen Verben ‘глаголы слабого спряжения’ или die Inlautvokale ‘внутренние гласные’, то это будет свидетельствовать о непра­вильном переводе английских слов.

⁸ Так, для ит. terra при сравнении с румынским языком можно было бы выде­лить следующие классы: 1) местность, страна (рум. £ага); 2) земля в отличие от моря и вообще воды (uscat); 3) ‘мир’ (lume);4) земля как вещество (lut);5) земля в комках (farina); земля под ногами — в таких сочетаниях, как a terra, per terra (jos, pe jos); 7) другие варианты (pamint). А в сравнении с немецким языком клас­сы выглядели бы следующим образом: Land (земная поверхность, возможно, в противопоставлении воде), Boden ‘почва’, Grund ‘грунт’, Welt ‘мир’, Heimat ‘родина’, Erde ‘земля’. Это означает, что лишь один класс, встречающийся к тому жу не очень часто (Welt ‘мир’), совпал бы в этих случаях. А если привлечь какие-то иные языки,

то и классы были бы, естественно, иными (Coseriu 1978 б, 230).

⁹ Так, в немецком языке «abnehmen» - это лишь одно целостное значение, одна функциональная единица. А так называемые «семемы», которые в нем различи­мы, - это не единицы конкретного языка, а лишь уточнения одной и той же едини­цы, другими словами, контекстуально и ситуационно обусловленные варианты употребления. В рамках одного и того же языка можно для определенных целей (скажем, при преподавании лексики) выделять типы вариантов с помощью спе­циально подобранных замен, например, для ит. terra: terriccio, suolo, terreno, possedi- mente rurale, tenuta, territorio, regione, paese, patria u и т.д.), с помощью антонимов (cielo ‘небо’, шаге ‘море’, acqua ‘вода’), с помощью специфического контекста и спе­цифических конструкций (как terra е cielo ‘земля и небо’, terra е шаге ‘земля и море’, scendere а или in terra ‘высадиться на землю’ - scendere sulla terra ‘спуститься на землю’) (Coseriu 1978 б, 230). Подобное явление само по себе, однако, не является полисемией (многозначностью). Так называемая «полисемия», кото­рую хотели бы видеть в таких случаях, часто является не чем иным, как разли­чиями между контекстуально обусловленными вариантами (т.е. не различными значениями; это одно и то же значение с разными дополнительными чертами).

¹⁰ Языковое содержание является таким, какое оно есть, не потому, что вещи заранее даны таковыми, а наоборот: вещи для нас являются теми или иными, по­скольку они связаны с тем или иным языковым содержанием и изначально подраз­деляются так, как это диктует язык.

¹¹ Аналогичные случаи встречаются, естественно, и в грамматике в узком смысле слова, и, возможно, даже чаще. Ср., например: фр. boire dans un verre - нем. aus einem Glas trinken ‘пить из стакана’; фр. dans la rue, ит. nella strada - нем. auf der Strafie, рум. pe strada ‘на улице’; нем. mit dem Hut auf dem Kopf - ит. col capello in testa, рум. cu palaria in cap ‘в шляпе’. И в этих случаях нельзя на основе лишь приве­денных примеров утверждать, что фр. dans и нем. aus, ит. in и нем. auf обозначают одно и то же или что фр. dans не соответствует нем. in, а нем. auf не соответствует фр. sur, ит. su; ведь речь идет опять-таки не о значениях как таковых, а о сопод­чинении обозначений. Во французском и в итальянском языках улица в населенном пункте действительно трактуется как замкнутое пространство. Но это не относится к дороге за пределами населенного пункта (ср. sur la route de Louviers ‘по дороге на Лувье’, sulla strada che va a Camogli ‘по дороге, которая идет в Камольи’).

¹² О функциональной трактовке «воспроизведенной речи» см. новаторскую диссертацию Туна (Thun 1978), в которой осуществлено «контрастивное» или по крайней мере сравнительное исследование.