Полемика по проблеме замкнутых моноэтничных областей в богемском ландтаге в 1885-1886 гг.
Наиболее масштабный этап деятельности немецких депутатов, направленной на признание и законодательное оформление моноэтничных немецких областей, пришелся на середину 1880-х гг. По воспоминаниям
Эрнста фон Пленера, одной из предпосылок систематических обращений к этой теме было не уменьшающееся напряжение между чешским и немецким населением Богемии[295].
Их представителям в ландтаге не оставалось ничего иного, кроме как последовательно озвучивать чаяния своих избирателей в земском сейме.В конце ноября 1885 г. немецкие депутаты представили на рассмотрение ландтага ходатайство, основанное на данных исследования Эдуарда Хербста. Был сформулирован ряд требований немцев Богемии: упразднение языковых распоряжений 1880 г. на территории замкнутых языковых районов, создание новых окружных судов помимо пяти уже существующих немецких, учреждение двух палат в Верховном суде Праги, а также полноценное национальное разграничение на уровне окружной администрации [296]. На практике это означало признание пяти судебных округов исключительно немецкими (Эгер, Лейпа, Райхенберг - без оговорок, Лейтмериц и Брюкс - при условии исключения из их состава единичных чешскоязычных общин). Также речь шла о создании трех новых округов из немецкоязычных областей северо-запада (с центром в Траутенау), юга (Крумау) и юго-запада (Мис) Богемии.
Эрнст фон Пленер, выдвинувший проект от своего имени, подготовил пространную речь в его обоснование. В своей аргументации, помимо данных переписей населения и фактического распределения немецкоязычного населения по территории Богемии, он указывал также на то, что подобные инициативы отнюдь не революционны. Уже в 1848 г. проект Палацкого подразумевал разделение Богемии. Ходатайства министра графа Белкреди в 1865 г. о «политическом дроблении провинции» также базировались на национальном принципе.
Более того, этот принцип успешно проявил себя на уровне школьных округов, что также доказывало его жизнеспособность[297]. Пленер апеллировал к историческим примерам и в защите термина «употребляемый в регионе язык» (landesubliche Sprache). Политик заявлял, что он использовался в законодательной и судебной практике последних десятилетий именно в том смысле, на котором настаивали немецкобогемские деятели - единственный имеющий хождение в моноязычных регионах язык. В пограничных областях Богемии это был немецкий[298].В противовес немецкому ходатайству чешскими депутатами был подготовлен т.н. «проект Трояна»[299]. В нем говорилось о нововведениях, ставшие бы продолжением языковых распоряжений 1880 г. Наиболее радикальным в этом документе было предложение признать служебным языком всех без исключения общественных ведомств и судов первой инстанции тот язык, на котором говорит большинство населения соответствующего округа. В учреждениях Праги, разбиравших дела всего королевства, равно как и в учреждениях округов с равным числом чешско- и немецкоговорящих жителей следовало использовать оба языка. В ходе дебатов по этим двум проектам ландатагу предстояло сформулировать заключение, которое следовало затем передать правительству.
На исходе первого круга дебатов по докладам Пленера и Трояна чешский депутат Фачек представил свой вариант проекта по языковому вопросу, призванный обобщить вышеупомянутые ходатайства. В варианте Фачека говорилось о том, что всякое обращение в суд или административные органы должно рассматриваться на языке заявления. В такой формулировке потенциальный закон затрагивал бы язык внутреннего делопроизводства не только в Богемии, но и в высших инстанциях вплоть до венских. Разумеется, этот проект вызвал бурный протест со стороны немецких депутатов ландтага, однако большинство сейма высказалось за его принятие. Тем не менее, он так и не был передан на рассмотрение рейхсрата. Пленер в своих воспоминаниях высказывает предположение, что этот процесс был приостановлен неофициальным распоряжением Вены из опасения, что такой шаг вызвал бы крупный конфликт с немецким депутатским корпусом земского сейма.
Итогом стала нейтральная формулировка заключительного решения ландтага о том, что существующее законодательство по языковому вопросу обеспечивает равноправие языков. В свою очередь, правительство призывалось лишь к тому, чтобы по мере необходимости дополнять корпус законов в том случае, если какие-то обстоятельства мешают проведению в жизнь уже имеющихся. Проект немецких депутатов был признан ущемляющим интересы меньшинств[300].
Дебаты по вышеописанным проектам прошли еще несколько кругов вплоть до завершения сессии ландтага 20 января 1886 г. Пленер оставался ведущим оратором немецкой стороны в этих дискуссиях. Критика со стороны чехов оспаривала оба основополагающих тезиса, лежавших в основе немецкого текста: необходимость признать факт существования в Богемии замкнутой языковой области и, как следствие, упразднить распоряжения 1880 г. на ее территории.
Доводы немецкой стороны активно оспаривались чехами, во-первых, с точки зрения того, насколько правомерно считать немецкими округами те, в которых все же проживает определенный процент чешскоязычного населения. Пленер отреагировал на этот довод примерами, звучавшими еще за несколько лет до того на страницах исследования Хербста. На спорных территориях Богемии проживало менее 2,5% чехов, тогда как даже в Нижней Австрии их было больше. Если рассматривать вопрос под таким углом, «можно ли вообще говорить о том, что в Цислейтании есть чисто немецкие области?»[301], - задавал он вопрос оппонентам. Другой аргумент чехов состоял в том, что нельзя рассматривать отсутствие чешских общин в том или ином регионе как свидетельство отсутствия чехов вообще. Многие из них были рассеяны по немецким областям спорадически. Это обстоятельство Пленер также оборачивал в пользу своей теории. Он говорил о том, что отсутствие чешских общин было доказательством того, что чешское население того или иного округа было «неустойчивой, флуктуирующей массой рабочего населения», высокая степень мобильности которого не позволяла воспринимать его присутствие в той или иной области как
~ 302
серьезный аргумент[302] [303].
Во-вторых, стороны обменялись претензиями по поводу
нерепрезентативности результатов переписи населения. По мнению чешской стороны, в немецких округах чешскоязычное население испытывало давление со стороны общины, направленное на то, чтобы указывать обиходным языком немецкий и, соответственно, искусственно создать выгодные для немцев результаты. Немецкий оратор в ответ на это замечал, что подобные упреки носят оттенок ханжества, так как в куда сложном положении оказывалось немецкое население чешских округов, Праги и
303
других крупных городов в аналогичной ситуации .
В-третьих, чешские ораторы критиковали результаты переписи потому, что она не учитывала то население, которое фактически проживало на территории немецких областей, но формально было приписано к другим округам. В первую очередь, речь шла о чешских рабочих, приезжавших на заработки в промышленные регионы Богемии, традиционно бывшие преимущественно немецкими. Немецкая сторона, признавая определенную погрешность сведений в этом аспекте, все же считала, что ее можно счесть незначительной. По большей части подобного рода мобильность была характерна для населения соседних округов, то есть, в первую очередь, опять же немецкоязычного[304].
В попытках реконструировать реальную численность чешского населения в немецких округах чешская сторона обратилась к данным о количестве детей в чешских школах, в том числе частных, в этих регионах. Приняв по умолчанию, что одному ребенку соответствует одна семья, они получили более значительные цифры, чем были представлены в исходном немецком докладе. Пленер, однако, отринул и этот аргумент, сославшись на то, что речь идет, в первую очередь, о семьях чешских рабочих, в которых зачастую бывает больше одного ребенка, так как рождаемость среди рабочего населения, как правило, выше, нежели в других слоях[305].
В заключение политик произнес разгромную речь в адрес правительства и ландтага, выражая отношение немецколиберального крыла к полемике вокруг доклада Фачека и заключительному решению богемского сейма.
Говоря о позиции правительства, оратор называл ее колеблющейся и нерешительной - что было недопустимо для высшей инстанции государства. «Наличие масштабного движения, которое зародилось среди немецкого населения как протест против языковых распоряжений, полностью игнорируется и замалчивается; путем мелких обещаний и уловок, неоднозначных заявлений [правительство] пытается выиграть время, чтобы внезапно предложить новое направление, которое, вероятно, отвечает требованиям действующего парламентского большинства» [306] . Однако богемские немцы, по словам Пленера, уже научены печальным опытом и не будут введены в заблуждение подобной политикой.Проект Фачека был неприемлем, потому что предполагал, что земское законодательство затрагивало бы вопросы деятельности общеимперских инстанций. Что же касается стремительной перемены в отношении ландтага к этому документу и замены его другим, абсолютно нейтральным, то тут Пленер ставил под сомнение профессионализм и политическую чистоплотность своих оппонентов: «Каковы же должны быть убеждения и воззрения чешских лидеров и крупных землевладельцев, если они по прошествии 48 часов предлагают ровно обратное?»[307].
На следующем этапе обсуждения немецкого проекта его критика строилась уже не столько на попытках опровергнуть данные переписи и основанные на них подсчеты, сколько на обсуждении уже ставших классическими в чешско-немецких дискуссиях вопросов. Речь шла о том, что каждая сторона понимает под языковым равноправием, насколько идея о государственном языке ущемляет не-немецкое население Цислейтании, стоит ли австрийский патриотизм во главе угла при обсуждении региональных проблем. С обеих сторон в дискуссии приняли участие представители различных фракций и течений: от коалиции чешских депутатов и крупных землевладельцев - Ригер, Грегр, Маттуш, Клам-Мартиниц, от немецкого лагеря - Шаршмид, Кнотц (сторонники более радикального подхода), Шмейкал и Пленер. Речь последнего вновь стала обобщением контраргументов немецколиберальной группы.
Во-первых, чешскими депутатами был поднят вопрос о том, действительно ли существует необходимость в создании замкнутой языковой области в интересах немецкоязычного населения.
Эдуард Грегр высказал предположение, что ажиотаж вокруг этой темы нагнетается самими немецкими депутатами. Повседневное сосуществование чехов и немцев показывало, что проблема далеко не так масштабна. Ответом немецкой стороны на этот упрек стало обращение к событиям последних лет - стычкам между чехами и немцами (например, уже упомянутому выше конфликту между чехами и немецкими студентами в 1881 г., и другим). Эти происшествия, по словам Пленера, показывали, «насколько враждебно отношение чешского населения к немцам в смешанных округах»[308]. Рост напряженности в 1880-е гг. свидетельствовал о наивности сторонников мирного сосуществования двух национальностей на языковой границе. Более того, политик приводил и куда более тривиальный пример - сами дискуссии текущей сессии ландтага и аргументация сторон, по его мнению, ярко отображали отнюдь не безоблачные взаимоотношения чехов и немцев[309].Стоит подчеркнуть, что в устах немецкого политика вина за сложившееся положение дел неоднократно возлагалась на агрессивность чешского национализма. Основным вектором деятельности чехов, по его словам, была не провозглашаемая ими «политика примирения, а политика господства»[310]. Сама идея разделения округов, по мнению Пленера, возникла как реакция на этот курс и единственно возможный путь разрешить разрастающийся конфликт. Утраквизация Пражского университета,
дублирование аналогичных по сути союзов среди чехов и немцев были вынужденным шагом, призванным лишь защитить остатки «немецкости», а не насадить ее - как, собственно, и выделение немецких областей в Богемии[311].
Доказывая необходимость упразднения распоряжений Штремайера для немецких округов, Пленер говорил о том, что этот вопрос должен рассматриваться с учетом локальных особенностей и потребностей в коммуникации. Последние, по его словам, имели две основные сферы: повседневное общение и контакты сторон в рамках рабочего процесса, производства. Между тем, производство - как домашнее, так и промышленное - находилось практически исключительно в немецких руках. Следовательно, сама объективная реальность опровергала потребность в
31?
двуязычии[312].
Говоря о проблеме двуязычности чиновничества, Пленер рассматривал ее в двух аспектах. Во-первых, указы 1880 г. ограничивали мобильность государственных служащих, поскольку немецкоязычные чиновники оказывались непригодными к службе в учреждениях Богемии. Это не только не соответствовало духу равноправия, но и ставило под угрозу интересы государства, исключая из рядов потенциально квалифицированных работников немецкоязычное население королевства. Во-вторых, языковые указы подразумевали, что и в немецких областях будут иметь преимущество чешские чиновники, то есть полную смену госаппарата на этих территориях. Немецкие политики признавали, что для их соотечественников чешский служащий - чужак. Доверять ему было сложно и с точки зрения сложившейся привычки, и потому, что эти люди получали образование в чешских учреждениях и вращались в чешских кругах, что, вероятнее всего, «заразило» их чешским национализмом. А он, как уже было сказано выше, весьма агрессивен по отношению к немцам[313]. Отдельной проблемой в этом контексте становился вопрос о чешских священниках в немецких приходах. В этом случае вопрос о доверии к чуждому элементу стоял еще острее[314].
Опасения, что выделение в рамках Богемии замкнутых областей равноценно «растерзанию» [sic!] королевства на части и шагу к аннексии немецких языковых областей Германской империей, Пленер назвал «самым суровым обвинением в адрес немецкого населения Богемии». В его австрийском патриотизме сомневаться не следовало. Именно в рамках австрийского, а не земского патриотизма и сформулированы «национальные чаяния» богемских немцев. Между тем, проекты, предложенные Трояном и Фачеком, были направлены на демонтаж административного единства империи, так как «полиязычное государство - это бессмыслица, вавилонская башня»[315].
Проект 1885 г. и дебаты в ходе сессии 1885-1886 гг., раскрывшие и дополнившие его содержание, стали на тот момент наиболее полным и масштабным выражением национальных устремлений богемских немцев. Более того, воспринимая сложившуюся в провинции ситуацию как критическую, немецкие политики вооружились этой концепцией как ультиматумом. Его исполнение было необходимым условием для их сотрудничества с правительством и проправительственными силами. В свете этого очередное отклонение немецкого языкового проекта создавало все большее напряжение не только на политической арене, но и среди немецкого населения Богемии, значительная часть которого в национальном вопросе была проникнута радикальными настроениями.
Вскоре после окончания сессии ландтага немецколиберальные депутаты предприняли очередную попытку поднять вопрос о статусе немецкого языка на общеавстрийском уровне. 9 февраля 1886 г. рейхсрату от имени немецкого депутата Шаршмида был представлен проект о государственном языке за подписью 116 либералов. Проект предусматривал использование немецкого как внутреннего языка и языка сношений между всеми государственными учреждениями, а также закрепление за ним статуса рабочего языка рейхсрата и австрийского законодательства[316]. Проект был встречен в штыки депутатами от славянских провинций, передан в языковую комиссию парламента и отложен до неопределенного времени.
Рассмотрение языкового вопроса, однако, продолжалось вне зависимости от немецких проектов. Новый виток этого процесса был инспирирован очередной правительственной мерой - т.н. «распоряжением Пражака»[317], увидевшим свет 23 сентября 1886 г. Оно было адресовано Верховному земскому суду в Праге (чуть позднее аналогичное распоряжение было издано и для Моравии) и регулировало случаи, когда итоговое решение следовало издавать лишь на одном из двух земских языков. Например, ответ на поданное на чешском языке заявление в соответствии с указами 1880 г. составлялся бы на чешском, но при этом документооборот между Верховным и окружным судами мог вестись и на немецком языке. Новая мера, как говорилось в указе, минимизировала бы количество переводов с одного языка на другой. Вся внутренняя корреспонденция по вопросу (как-то: отчеты докладчиков, проекты итогового решения, извещения, адресованные сторонам процесса) должна была составляться на том же языке, что окончательное постановление. Иными словами, чешский язык приобретал равные с немецким права и во внутреннем документообороте судов[318].
Попытки вынести распоряжение Пражака на повестку дня дебатов было отклонено. Новый указ вызвал бурную реакцию как в стане немецких политиков, так и среди немецкой общественности. Реагируя на недовольство жителей Немецкой Богемии, конституционалисты приняли решение вновь обратиться к проекту о разграничении провинции, актуализировав его требованием упразднить языковое распоряжение Пражака. По
воспоминаниям Пленера, перед ним и его соратниками стояла насущная задача не только не снимать проект с повесткм дня богемского сейма, но и занимать этой идеей умы общественности[319].
Первое чтение по проекту Пленера и 66 подписавших его депутатов состоялось 22 декабря 1886. В своей речи в обоснование ходатайства немецкий политик подчеркнул, что разграничение Богемии - главное программное требование немцев. Вновь обобщив аргументы годичной давности, он сделал упор на том, что немцы Богемии готовы подчиняться общеимперскому законодательству и иметь одинаковые права со всеми гражданами империи, тогда как земское право не должно регулировать их жизнь [320] . Кроме того, было подробно рассмотрено новое языковое распоряжение. Оно, по словам оратора, самым наглядным образом подтверждало необходимость создать две национальные палаты в Верховном суде. В качестве доказательства служил тот факт, что многие окружные суды оказывались недееспособны в случае необходимости вести дело на чешском
321
языке .
Кроме того, Пленер сделал акцент на том, что внесенный от его имени проект и протесты против законодательных инициатив правительства - не политическая игра либералов, а отражение настроений их сторонников в Немецкой Богемии. Указ Пражака вызвал волну письменных протестов от имени отдельных немецких городов, общин, добровольных союзов. По словам оратора, власть занялась «постыдным актерством»: изданием фиктивных решений от имени представительских органов, искусственных запретов на съезды немецких организаций и тому подобной деятельностью [321] [322] . Лишь открытое признание проблемы и принятие немецкого проекта было для его авторов и сторонников единственным сценарием разрешения чешско-немецкого конфликта.
Однако по окончании речи Пленера депутат от фракции крупных землевладельцев Карл Шварценберг, не дожидаясь дебатов по вопросу, внес предложение перейти к дальнейшей повестке дня, которое было принято большинством. В стане немецких политиков это вызвало возмущение. Франц Шмейкал от лица всей фракции провозгласил, что в свете столь явного презрения большинства к немецким требованиям «любая попытка компромисса для нас бесперспективна, и представителям немецкого народа более не место в этом сейме»[323]. После этого заявления немецколиберальная фракция в полном составе покинула зал заседаний ландтага, тем самым открыв трехлетний период обструкции сейма.
Реакция немецкой общественности Богемии на произошедшее была двойственной. С одной стороны, на страницах либеральной прессы выход немецких депутатов из сейма назывался историческим событием, поворотным моментом в сложившихся обстоятельствах. С другой стороны, этот шаг стал большим сюрпризом для богемских немцев. Его последствия и перспективы немецкой политики были не очень ясны. И, несмотря на то, что «немецкобогемские депутаты в полном объеме, как и прежде, могли рассчитывать на доверие своих избирателей»[324], высказывалась надежда на открытое обсуждение дальнейшей стратегии не только в рамках собственно партии, но и на общей конференции.